Усобники
Шрифт:
Поев сыра и запив кипятком, в котором варилась молодая конина, Ногай улёгся на расстеленную попону и уставился в небо. Звёзд великое множество. У каждого человека, что живёт на земле, своя звезда. Но которая из них его, хана Ногая? Может, та, что светит ярче всех?
Когда совсем сморил сон, Ногаю вдруг пришёл на память совсем недавний разговор со старым мурзой Ильясом. Ему давно отказали ноги, и он, обложенный подушками, лишь сидел. Мурза напоминал Ногаю облезшего, шелудивого пса, но хан иногда навещал его, не забывая, что в молодости он был храбрым, лихим воином и обучал совсем юного Ногая владеть саблей и стрелять из лука.
В последний раз, когда хан вошёл в шатёр Ильяса, тот пил кумыс и разговаривал сам с собой:
— Ох, Ильяс, Ильяс, разве забыл ты, каким богатуром был? Но почему уподобился ты подбившемуся коню? Ты не можешь вскочить в седло, и теперь твоя рука не тверда и не удержит саблю. Кому нужна такая жизнь?
Увидев Ногая, мурза обрадовался, плеснул в чашу кумыса, протянул. Его рука дрожала, и кумыс расплескался на войлок.
Ты видишь, могучий хан, что делают с человеком годы? Знаешь, о чём я тоскую? Уже не доведётся мне водить мою тысячу на врага, слышать, как плачут жёны врагов, и видеть, как льётся вражеская кровь. Но ты, хан, ещё поведёшь тумены и насладишься сражением. Только не относи это в далёкое, не жди, пока лета сделают с тобой то же, что и со мной.
«Истину говорит Ильяс, — подумал Ногай. — Давно не топтали кони моих туменов землю урусов. Но к тому не было причины». Если великий конязь урусов Андрей забудет дорогу к нему, Ногаю, и не станет привозить дары, он, Ногай, пойдёт на Русь и возьмёт всё силой. Ногай ощерился…
А перед утром он увидел сон, будто находится во Владимире, в княжеских хоромах, а перед ним стоит княгиня Анастасия, такая красивая, что Ногай даже слова сказать не может.
Хан проснулся, и на душе у него сладко. Он решает: если великий конязь Андрей привезёт ему молодую жену и она не понравится Ногаю, то он потребует княгиню Анастасию. И пусть конязь Андрей откажется — тогда хан отнимет её.
В древнем городе Пскове, что стоит при слиянии рек Великой и Плесковы, вот уже на который месяц повернуло, как сыскал себе приют, бывший великий князь Дмитрий. Постарел, осунулся, волосёнки и тощая борода в седине.
Живёт он в хоромах князя Довмонта. Вспоминает, как давно в Копорье говорил Довмонту: «Может, настанет час, мне у тебя, во Пскове, убежища просить доведётся…»
То было время, когда он, Дмитрий, на великом княжении сидел. Теперь всё припоминается, как далёкое прошлое… Об Иване, сыне, думает, об уделе Переяславском…
Иногда мысли поворачивают к тем дням, когда решил великокняжеский стол брату Андрею отдать. Да и как было иначе, если ордынцы землю Русскую разоряли. Из Переяславля-Залесского во Псков, ровно тать, пробирался, на разруху и пожарища нагляделся.
В мысли укрепился. Отсюда, из Пскова, ему одна дорога — в Вышний Волочёк, в монастырь. Отныне удел его — сан иноческий…
Псков — город вечевой, меньший брат Великого Новгорода, и сюда ордынцы реже заходили. На Псков больше Литва и немцы зарятся. Но на их пути князь Довмонт стоит. А прежде псковичи защиты у Невского искали… Может, потому они его, Дмитрия, приютили?
Долгими бессонными ночами, когда диким волком завывал ветер в низине рек, вспоминалось Дмитрию, как ездил он на Белоозеро за невестой Апраксией. В ту пору была она здорова, молода и белотела. А глаза у неё были ровно воды реки…
С той поры промчалось много лет, но Дмитрий не забыл её взгляд, завораживающий, тихий смех, подобный плеску речных волн…
Вспоминалось, как на переправах он переносил её на руках, и казалась княгиня совсем невесомой.
Дмитрий припоминал это и, вздыхая, повторил:
– Апраксия, Апраксеюшка, ужели в той будущей, потусторонней жизни душе моей не доведётся встретиться с твоей?
Мысли на сына Ивана перекинулись. Как-то он там, на уделе, сидит? Опорой ли ему бояре переяславские? Поди, неуёмный Андрей на Переяславль-Залесский зариться станет. Ему всё мало.
По весне Волга делается полноводной, местами выходит, подступает к крайним домикам Сарая-города. Волга затопляет маленькие островки, рвётся на множество рукавов, и молодой камыш зелёными стрелками начинает пробиваться по заводям, где кишит рыба и полно всякой птицы.
Дворец хана Золотой Орды Тохты огорожен высоким глинобитным забором, увитым зелёным плющом. Бдительная стража день и ночь несёт охрану, оберегая покой того, в чьих жилах течёт кровь Чингисхана.
Над Сараем с рассвета зазывно кричит мулла, созывая правоверных на намаз. Звонит колокол к заутрене для православных, бредут в синагогу иудеи.
Татары веротерпимы. Ещё Чингисхан завещал не трогать ни попов, ни раввинов, ибо они молятся своим богам, не ведая того, что Бог един для всех.
Худой и высокий, как жердь, хан Тохта редко покидал дворец и даже в весеннюю пору не выезжал в степь, не разбивал свой шатёр в тени ив и дикорастущих деревьев у берегов тихих рек. Тохта любил полумрак дворцовых покоев, редкий свет, пробивавшийся через узкие зарешеченные оконца, и тишину. Никто не смел разговаривать громко, тем паче смеяться, — хан жестоко наказывал за это. Тохта рано укладывался спать и поздно пробуждался, у него был крепкий сон и полное равнодушие к женщинам. У Тохты три жены, но он редко навещал их, был к ним безразличен. Хан неприхотлив в пище. Ел совсем немного, и то лишь жареное мясо молодой кобылицы, приправленное восточными пряностями, да сухой урюк.
Водилась за Тохтой слабость — любил льстецов и наушников. Выслушивал их, не меняясь в лице, и было непонятно окружающим, как он, воспринимает сказанное. Подчас это сдерживало доносчиков.
В полдень хан выслушивал мурзу Ибрагима, ведавшего всеми делами в Золотой Орде. От него Тохта узнал, что Ногайская Орда откочевала в низовья Днепра. Нахмурился хан, и мурза Ибрагим безошибочно определил: Тохта недоволен сообщением. Всем известно, что хан Золотой Орды считает Ногая своим недругом и был бы рад покарать его, но у того многочисленное войско. Тохта выжидает своего часа, он выберет момент и уничтожит Ногая. Суд его будет жестоким, и хан великой Золотой Орды насладится местью.