Усобники
Шрифт:
– Ты, староста, и все вы, смерды, под великим князем ходите, такоже и князь ваш Иван. Как великий князь повелит, так тому и быть.
Взяли гридни хлебные запасы смердов, забрали солонину в бочках, кожи и холсты, какие бабы наткали, и уехали.
Староста в Переяславль, к князю Ивану, поспешил, и тиун великого князя не успел ещё во Владимир вернуться, как переяславский князь узнал о произволе великого князя. А на следующий день из Переяславля в Москву в санях отъехал князь Иван, дабы с князем Даниилом совет держать о бесчинстве великого князя Андрея Александровича.
В
Князь Андрей Александрович вошёл в опочивальню тихо, стараясь не шуметь, чтобы княгиня Анастасия не пробудилась. Разоблачился. Босые ноги утонули в медвежьей шкуре, раскинутой на полу. Улёгся на широкой деревянной кровати, на осколок луны поглядел. Чего он в опочивальню заглядывает? Не Анастасией ли залюбовался? Есть чем. Молодая, ядрёная, рядышком разбросалась, горит, коснись — обожжёт. Князь даже опасается: слишком горяча. Однако сам себе не признавался, что стар для неё, потому и ревнив.
Приезд Даниила на память пришёл, его угроза искать управы у хана. Зло подумал: «Надобно по первому теплу в Сарай отправиться да хвосты прижать и Ивану Переяславскому, и брату Даниилу тоже».
Сказал вслух:
– На кого замахиваются!
Анастасия не спала, спросила:
– Ты о чём?
– Брата Даниила припомнил. Они с Иваном Переяславским замышляют на меня жалобу хану принести. Весной в Сарай поедут.
– До весны ещё зиму пережить нужно.
Она положила руку ему на грудь, придвинулась. Князь отстранился: не хотелось близости, знал — попусту, уж сколько раз пытался. А потом упрёки.
Анастасия догадалась, отвернулась, лишь спросила обиженно:
– Для чего в жёны брал?
– Ты повремени. Аль всё прошло?
– Да уж не всё, малая надежда осталась. — И фыркнула: — Ты, княже, ноне пса напоминаешь, кой и сам не гам, и другому не дам.
– Говори, да не заговаривайся, — озлился князь Андрей, — не то поучу.
Затихла княгиня. Замолчал и князь, а вскоре сон сморил его.
Занесло Москву снегом, сугробы окольцевали бревенчатый Кремль до самых стрельниц. Не успеет люд дороги расчистить, как снова метёт.
От Переяславля до Москвы в добрую пору дорогу в день можно уложить, а в такое время едва на третьи сутки добрался князь Иван до Москвы. Местами гридни сугробы разбрасывали, чтобы коней не приморить. Ночевали в деревнях, отогревались. Князю Ивану стелили на полатях, у печи. К утру избу выстуживало, и переяславский князь под шубой досыпал. Но сон тревожный: не давала покоя обида, какую претерпел от великого князя. Узнав от старосты, что Андрей Александрович пограбил его, переяславского князя, смердов, князь Иван хотел было броситься вдогонку за тиуном и силой отбить дань, но потом передумал: у владимирского князя и дружина, и хан за него. Разорит великий князь Переяславль да ещё в Сарае оговорит!
У самой Москвы переяславского князя встретил московский разъезд. Гридни на конях, в шубах овчинных, луки и колчаны к сёдлам приторочены. Старший — борода, не поймёшь, седая или снегом припорошена, — молвил простужено:
– Князь Даниил четвёртый день как из полюдья воротился, успел до непогоды.
Над Москвой поднимались дымы. Они столбами упирались в затянутое тучами небо. Снег белыми шапками укрывал избы и стрельницы, боярские терема и колокольни Успенского храма, княжьи хоромы и кремлёвские постройки.
На Красном крыльце холоп метёлкой из мягких ивовых лап обмёл переяславскому князю валяные сапоги, распахнул дверь. В сенях помог скинуть шубу, принял шапку. А палаты уже ожили, и князь Даниил, радостный, с улыбкой, встречал племянника:
– Я и в помыслах не держал, что ты в такую пору выберешься.
– Верно сказываешь. В снегопад и метель в хоромах бы отсиживаться, да обида к тебе пригнала.
Брови у московского князя удивлённо взметнулись:
– Уж не от меня ли?
– Что ты, князь Даниил! Какую обиду ты можешь мне причинить? Нет у меня человека ближе, чем ты, а потому и поспешил к тебе. Великий князь переяславского князя не чтит. Даже его тиун волен обзывать меня холопом великого князя и моих смердов грабить.
Насупил брови князь Даниил:
– О чём речь ведёшь, князь Иван? — Но тут же произнёс: — Что же мы в сенях остановились! Пойдём в хоромы, передохнешь, потрапезуем, тогда и поделишься своим горем. Мы, чай, вдвоём удумаем, как поступить.
За столом, когда князь Переяславский отогрелся, Даниил спросил:
– Что, князь Иван Дмитриевич, какие слухи об отце имеешь?
– До этих метелей в Волочке побывал, повидал его.
– Что же брат мой, здоров ли?
– Вот уже скоро на второе лето, как схиму принял, а страданиями одержим. Телом совсем немощен, будто и нет уже его, великого князя Дмитрия. А когда провожал меня, одно и сказал: «Ты, сыне, коли чего, удел Переяславский Данииловичам завещай — Юрию и Ивану».
Князь Даниил перекрестился:
– Душа у Дмитрия добрая. Сколь обид ему чинили… — Вздохнул: — Отмолим ли мы свои вины за грехи наши?
Чуть повременив, закончил:
– А на великого князя, Иван, сообща управу искать будем…
Дарью поселили в холопской избе, что прилепилась в углу княжеского двора. Кроме неё здесь жили другие холопки. С утра до ночи они ткали холсты. Большие рамы на подставках служили основой стану-кросну, а по ней взад-вперёд сновал в искусных руках мастерицы челнок с нитью. Пробежит влево, вправо возвратится, а ткачихи нить тут же деревянным бёрдом пристукнут да ещё прижмут, чтобы холст плотней был.