Шрифт:
Гэвин Лайл
Успеть к полуночи
Перевод с английского Д. Павленко и Е. Тюрниковой
Глава 1
В Париже был апрель, поэтому дождь казался не таким холодным, как месяц назад. Но я все же решил, что на улице слишком прохладно и совсем не обязательно тащиться в такую погоду пешком только для того, чтобы успеть к началу демонстрации мод. Пока идет дождь, такси ловить бесполезно, а когда он кончится, то и вовсе глупо - мне останется пройти несколько сотен ярдов. Impasse (Безвыходное положение (фр.) - Здесь и далее примеч. перев.).
Именно по этой причине я продолжал сидеть в "Двух макаках" за бокалом вина, слушая, как на бульваре Сен-Жермен ревет моторами вечерний поток машин;
Хотя кафе претендовало на то, чтобы служить местом Rendesz-vous de 1'elite intellectuelte (Встреч интеллектуальной элиты (фр.)), сейчас здесь было тихо. Наверное, представители элиты отправились обедать, продолжая размахивать руками и важничать друг перед другом. Единственным посетителем, которого я мог видеть, не поворачивая головы, был молодой человек в зеленом вельветовом костюме и рубашке из денима, но он явно не принадлежал к числу интеллектуалов, поскольку читал континентальный выпуск "Дэйли мейл". Заголовки на первой странице сообщали о начале очередного расследования, связанного с утечкой информации из британских секретных служб. Меня это нисколько не волновало: все это означало, что еще полдюжины отставных чиновников и судей соберутся, чтобы выслушать новую порцию государственных тайн, которых они бы никогда не узнали из других источников.
В этот момент громкоговоритель на стене неожиданно произнес:
– Месье Канетон, месье Канетон, Telephone, s'il vo-us plait (Вас просят к телефону (фр)).
Спросите меня, какой кличкой я пользовался во время войны, и мне понадобится целая секунда, чтобы вспомнить. Но стоит передать ее по громкоговорителю в парижском кафе, и я немедленно пойму, кого имеют в виду. По шее пробежал холодок, как будто кто-то ткнул меня в затылок дулом пистолета.
Отхлебнув пастиса из наполовину опустевшего бокала, я начал лихорадочно соображать, что делать, и в конце концов принял единственно возможное решение: пошел к телефону. Кто бы это ни был, он знал, что я здесь; вряд ли этот человек стал бы начиная с 1944 года названивать в "Две макаки" по нескольку раз в день, надеясь случайно меня застать.
Телефоны находились внизу, рядом с туалетами, в двух деревянных кабинах с маленькими узкими окошечками. В одной из них я заметил чью-то спину. Войдя в соседнюю, я снял трубку.
– Алло?
– Месье Канетон?
– спросил кто-то по-французски.
– Нет, - ответил я на том же языке.
– Я не знаю никакого Канетона.
Если он хотел играть по старым правилам, то теперь было самое время их вспомнить. Никогда не признавайся, что знаешь кого-то, не говоря уже обо всем остальном.
Мой собеседник отчетливо хихикнул и сказал по-английски:
– Это его старый друг. Если увидите месье Канетона, передайте ему, пожалуйста, что с ним хотел бы поговорить Анри-Адвокат.
– И где он найдет этого Анри-Адвоката?
– В соседней телефонной будке.
Я швырнул трубку на рычаг, вышел из кабины и рывком распахнул дверь соседней. Там он и сидел, расплывшись в злорадной улыбочке.
– Подонок, - буркнул я и вытер пот со лба.
– Садистская сволочь.
Улыбка стала еще шире. Она принадлежала толстому румяному коротышке с курчавыми седыми волосами в безупречном белом дождевике. Яркие серые глазки хитро поблескивали за стеклами очков без оправы. Тонкая ниточка усов выглядела так, будто он забыл побриться.
Анри Мерлен, парижский адвокат; когда-то - казначей Сопротивления.
Мы обменялись рукопожатиями на французский манер - крест-накрест, используя для этого все четыре руки. После войны мы встречались редко и в последний раз виделись лет десять назад. Он заметно постарел - ему уже перевалило за пятьдесят, но по-прежнему оставался таким же цветущим и элегантным.
–
– Даже произношение не слишком ужасное.
– С произношением у меня все в порядке. Я знал французский достаточно хорошо, чтобы остаться в живых, проведя три года во Франции, оккупированной немцами, уж, во всяком случае, лучше, чем Мерлен - английский. Но мне сразу же пришло в голову, что его английский стал каким-то напыщенным и неестественно театральным. Что ж, наверное, не один американский или английский бизнесмен расслаблялся и терял бдительность, стоило ему увидеть в Мерлене зня-комый по музыкальным комедиям типаж веселего, легкомысленного гуляки, забывая при этом, что лучшие пн-рижские адвокаты на работе такие же веселые и легги-мысленные, как люди, которые гранят алмазы, чтобы заработать на жизнь.
Тут я вспомнил, что зарабатывать на жизнь приходится и мне.
– Анри, боюсь, что сейчас не смогу задержаться. Нельзя ли встретиться попозже?
Он ткнул своей толстой рукой в сторону лестницы и усмехнулся.
– Я пойду вместе с вами. Ведь мы теперь враги.
– Вы что, тоже занимаетесь этим делом?
– Naturellement (Естественно (фр.)). Знайте, что на этот раз "Ле Мэтр" настроен очень решительно. Задействован весь цвет парижской юриспруденции, и на этот раз мы докажем, что ваш Мерседес Меллони ворует у "Ле Мэтр"... modeles, - подыскивая нужное слово, он подобрал полы дождевика как юбку, в вашем английском даже нет такого понятия... э... фасоны платьев. Мы это докажем, и он заплатит нам миллион франков. А потом мы с вами пообедаем, и я расскажу о работе, которую хочу вам предложить.
– Суд разберется, - сказал я, но Мерлен уже поднимался по лестнице.
Остановившись на полдороге, он посмотрел на меня сверху вниз.
– А может быть, вы уже больше не Канетон? И не работаете в разведке?
– Нет, не Канетон, просто Льюис Кейн.
– Луи, - сразу поправил он.
– Все эти годы я так и не знал вашего настоящего имени... Ну ладно, пойдемте посмотрим на эти ужасные костюмы от Мерседеса Меллони.
– И он заторопился наверх.
Глава 2
Насколько мне было известно, человека по имени Мерседес Меллони не существовало, что меня, впрочем, ничуть не удивляло и не огорчало. Просто однажды Рона Хоп-кинса осенило, что под этим именем будет гораздо легче продавать одежду его производства. Кроме того, у него возникла еще одна идея получше, и именно поэтому ему потребовались мои советы в делах, на которых я когда-то специализировался.
Разумеется, на первый взгляд это выглядело полным идиотизмом устраивать в Париже демонстрацию платьев и женстах костюмов английского производства, но РО№ не потащил бы через Ла-Манш целый самолет тряпок и манекенщиц за здорово живешь. По его словам, француженки предпочитают либо "от кутюр" от ведущих домов моделей, либо вещи, сшитые на заказ "в ателье за углом", и это предоставляло широкие возможности человеку, выпускавшему дешевую массовую продукцию повседневного спроса. Начав заниматься этим три года назад, он, на мой взгляд, оказался прав, если, конечно, учитывать кое-какие маленькие хитрости.
Демонстрация была организована в гостиной большого отеля на Монпарнасе скорее всего потому, что Париж на левом берегу Сены Рон считал "более парижским". Это была длинная узкая комната в белых и золотистых тонах с длинными алыми портьерами, прекрасно воссоздававшими обстановку времен первой мировой войны, когда отеля еще не было и в помине, что в известном смысле оправдывало наличие маленьких жестких стульев, предназначенных для зрителей.
Едва мы с Мерленом вошли, Рон бросился к нам с таким видом, словно мы были членами французского кабинета министров или законодателями моды, но, увидев меня, резко произнес: