Усвятские шлемоносцы
Шрифт:
Касьян свернул повестку, сунул ее за шерстяной чулок Потом, присев на одно колено, а на другое приспособив тетрадку, мазнул послюнявленным пальцем по соседству со своей фамилией и неуверенно, без привычки расписался.
– Кого еще из наших?
– попытал он.
– Один не пойдешь,- неопределенно ответил верховой засовывая тетрадку за пазуху.- Скучно не будет.
– Махотина берут?
– Это который?
– Алексей Дмитрич. Четверта изба от меня.
– А-а! Кучерявый такой? Уже поперед твоего расписался.
– А Николая Зяблова?
– И его. Вот только оттуда.
– А Лобова? Матвея Семеновича?
– Да что я, всех упомню, что ли? Вон сколь повесток! Три деревни тут. И Матвея твоего подберут, куда он денется от этого.
– Выходит, под метлу...
– Что поделаешь. Значит, люди требуются. Сказывают, больно сил у него много. Прет и прет, никакого удержу... А что, хозяин, этого самого не найдется ли?
– Чего этого?
– не понял Касьян.
– Ну... что тут непонятного?
– засмеялся верховой.- А то с утра мотаюсь по деревням... Бабы все нутро вытрепали, как будто я в этом виноватый.
– А-а... Нет, друг, этого пока нету. Не взыщи.
– Пошто так-то? Али итить не собирался, не припас?
– Ну да что теперь говорить... Дак чего хоть слыхать? Где немец-то? В каких местностях?
– А-а...- Верховой отвернул от плетня, задергал поводьями.- Вот пойдешь сам и узнаешь... Но-о! Но, пошел!
Касьян, опершись на изгородь, проводил вестового, пока тот не скрылся, не свернул к кому-то в заулок, и, тяжело ворочая думу, как впотьмах, вернулся под навес.
Там он долго, опустошенно стоял перед верстаком, обвиснув руками, ни к чему не притрагиваясь.
"Ну дак чево там... Все к тому и шло...- думал Касьян, привязавшись взглядом к щелке в стене, сквозь которую протянулся под навес солнечный лучик.- Вон и трактора в эмтээсе вместе с людьми забрали. Стало быть, армия ужe своим не обходится, коли по сусекам начинают мести".
Трактора гнали вчера под вечер полевым шляхом по-за Касьяновой деревней, и многие бегали смотреть. Взяли пока одни гусеничные. Сперва прошли два старых "Челябинца" без кабин, с притороченными сзади бочками запасного горючего. Машины, выхаркивая из патрубков керосиновую вонь, торопко мотали гусеницами, топили их в пухлой дорожной пыли, и та, растрeвоженно клубясь в вечернем безветрии, уже толсто осела и на жарко-потные, сочащиеся автолом распахнутые моторы, и на привязанные бочки, черневшие бархатными подтеками, и на самих верхнеставцовских трактористов, успевших за четыре версты пути зарасти пылью до серой безликой неузнаваемости. Касьян и впрямь не узнал ни одного из троих, сидевших на первом тракторе, и только во втором углядел Ванюшку Путятина, который эту весну работал на ихних полях. Рядом с Ванюшкой тряслась всем дробненьким телом какая-то девчонка в туго обвязанном вокруг шеи платком, тоже в недвижной, омертвелой маске из пыли,- должно быть, Ванюшкина зазноба, увязавшаяся провожать, может, до самой станции, все тридцать пять верст. Ванюшкин напарник уступил ей свое место, пересел на головную машину, и они вдвоем, дыша этой пылью, разлученные грохотом и тряской, немо коротали свои последние часочки.
– Совсем?!
– крикнул Касьян проезжавшему мимо Ванюшке.
Тот за шумом не понял, наклонился за край сиденья, помахал возле уха черной пятерней, мол, ни фига не слышно.
– Совсем, говорю?
– повторил Касьян, зашагав рядом с машиной, и тоже стал делать знаки, махать рукой на закат, туда, где должна быть война.
Ванюшка наконец догадался, распахнул молодые
И, сдернув кепчонку, обнажив спутанный и запаренный чубчик, помахал ею остомельцам и, превозмогая лязг и грюк, бесшабашно прокричал:
– Броня крепка и танки наши быстры! Не поминайте лихом!
Потом, через некоторое время, следом прошли еще четыре гусеничных.
Они прогрохотали с наглухо задраенными окнами кабин, уже в отчужденном безразличии к закатно-молчаливым хлебам, обдав их напоследок клубами пыли, и те, еще недавно чисто желтевшие по обе стороны, осиротело померкли и омрачились осевшей на них густой пеленой.
– Покатили ребятки...- Дедушко Селиван в раздумье потыкал батожком серо-мучной прах отпечатков гусениц на дороге.- Ну дак че... Скоро и до лошадей дойдет. Лошадь за кочку не спрячется. Кавалерия сичас первой урон несет. А коня на заводе не сделаешь.
Расходясь, люди видели, как на крыльце правления стоял Прошка-председатель и, застясь от низкого солнца, тянулся шеей и сплюснутой своей кепкой вослед уходившей колонне. И выглядел он в тот закатный час на пустой конторской веранде согбенным и одиноким...
Невелика бумажка - повестка, но, пока Касьян стоял под навесом, пытаясь собрать воедино разбежавшиеся мысли, он все время чувствовал ее за чулком, как сосущий пластырь на нарыве. И все вертелось пустое, неотвязное: "Вот тебе и Клавка-продавщица с цветочком... Нашла-таки, нанюхала..."
Он присел на чурбак, толстый ракитовый кряж, попнулся за повесткой и уж развернул было, чтобы все перечитать, как там и что сказано, но в самый раз забрякала на калитке железная зацепа, и Касьян, воровато оглянувшись, поспешно сунул бумажку опять за чулок. Не мог, не хотел он, когда еще и сам не обтерпелся, не обвыкся с ней, не подготовился духом и силами, чтобы так вот сразу показать повестку Натахе и матери. Натахе в ее положении особенно. И он через плечо пытливо посмотрел на жену: знает или еще нет?
Но Натаха, судя по всему, ни о чем не знала, за возней с бельем внизу под горой, поди, не слышала и того тарарама, что наделал тут сельсоветский вестовой. Мать с корзинами на коромысле, Натаха с узлом на руке - обе, лишь мельком взглянув на Касьяна, устало прошли в прохладные сени. Сергунка с ними не было, успел забежать куда-то. Митюнька же, увидев отца, сидевшего на чурбане, метнулся к нему, втиснулся меж Касьяновых колен и умиротворенно замер, как жеребенок в привычном стойле. Касьян растерянно погладил Митюньку, это щемяще-родное существо, свою кровинушку, ощущая под ладонью напеченную жарой головку, сладко пахнущую детскостью, влажным травяным подгорьем. Боязно было подумать, что уже через два дня он вот так больше не приголубит сынишку и не увидит его совсем...
– Пап, а Селезка лягуску забил,- донес Митюнька на брата.
– Как же он так?
– Палкой! Ка-а-к даст! Я ему - не смей, она холосая, а он взял и забил... Нельзя убивать лягусок, да, пап?
– Нелья, Митрий, нельзя.
– И касаток нельзя. А то за это глом ударит.
– И касаток.
– И волобьев...
– Ничего нельзя убивать. Нехорошо это.
– Одних фасыстов мозно, да, пап?
– Ну дак фашистов - другое дело!
– Потому что они с фасыским знаком. Ты пойди и всех их плибей, ладно, пап?