Утреннее шоссе
Шрифт:
– Думаю, одну. – Клямин достал из кармана три рубля, хотя свеча стоила несколько дешевле: за услугу надо платить.
В парке вообще к услугам относились с уважением. На каждом шагу изволь отблагодарить то механика, то электрика, то кузовщика, то сторожа на этаже… Твердый тариф, лишнего не возьмут. Традиция…
– Слушай, Клямин, тебя тут один домогался по телефону, – вспомнил дежурный. – Просил передать. Два раза звонил.
Дежурный оторвал кусок газеты с записанным на нем телефонным номером и протянул Клямину. Номер был Клямину незнаком, это точно. У него особая память на телефонные номера. И чей телефон, непонятно – ни фамилии, ни имени… Клямин хотел тут же позвонить, но городской аппарат
Клямин въехал во двор парка.
Очередь на мойку тянулась чуть ли не от ворот. Разумнее было пока что повозиться с двигателем. Он отогнал таксомотор в сторону, поднял капот…
Но загадочный телефонный звонок вызывал у него беспокойство. Клямин захлопнул капот, запер автомобиль, отыскал в кошельке двушку и вышел на улицу, к автомату.
Ждать не пришлось – автомат мгновенно сработал, на том конце провода подняли трубку. Голос был незнакомый. Грубоватый, с хрипотцой.
– Послушай, Клямин! Ты приходи, брат, на улицу Подольскую, к дому десять, стукни в квартиру сорок два. Лады? И бегом!..
– Кто это говорит? – прервал Клямин. И у него в голосе прорвалась такая же полублатная интонация.
– Хороший человек говорит. И не тяни резину – в твоих интересах. Завтра будет поздно.
– Ты Беню знаешь?.. Так не пойти ли тебе к его родственникам? – предложил Клямин. – И бегом!
– Не валяй дурака, Антон. Тебе из Ставрополя кланялись. Понял? То-то. – Незнакомец повторил адрес и повесил трубку.
Подольская улица находилась минутах в трех ходьбы от таксопарка. Дом десять стоял углом. На первом этаже размещались овощной магазин и парикмахерская. Все подъезды выходили на улицу, кроме одного – он притулился во дворе, у сложенных штабелями порожних ящиков из-под овощей. Сорок вторая квартира была на третьем этаже. Звонка действительно не было, как и таблички с фамилией.
Клямин постучал костяшками пальцев.
– Антон? – донесся голос, приглушенный деревом.
– Ну, – нехотя отозвался Клямин.
Дверь распахнулась. На пороге стоял Виталий Гусаров по прозвищу Параграф. Клямин обрадовался, но виду не подал. Поездка в Ставрополь, кажется, сблизила их…
Гусаров стоял без пиджака, в белой рубашке с крахмальным воротничком. Тонкие подтяжки обозначали довольно заметное брюшко. Белобрысые волосы, как всегда, были безукоризненно причесаны. Он сердечно поздоровался с Кляминым и указал ему на дверь, ведущую в глубину квартиры. Клямин снял куртку, повесил на гнутый крючок. Комната выглядела запущенной и неопрятной. Старый диван, три больничных табурета, шкаф с резной рассохшейся облицовкой. Дверь, ведущая в соседнюю комнату… «И описать нечего», – усмехнулся про себя Клямин, присаживаясь на диван. Противоположный угол дивана занял Гусаров.
– Помыть бы руки? – спохватился Клямин. – Липкие после работы.
– Сейчас нельзя, – почему-то смутился Гусаров и, предупреждая удивление на лице Клямина, добавил: – Чуть позже. И руки, и туалет, если понадобится. Чуть позже.
Клямин обескураженно покрутил головой и нахмурился:
– В чем дело, Виталий? Короче.
– Куда уж короче, Антон… Помните – тот увалень, кузовщик из Ставрополя, сказал, что ищут виновника аварии? Пострадали пятеро. Дело передано милиции. Все транспортные происшествия на том участке взяты под особый контроль. И вдруг обнаруживается не зарегистрированная в ГАИ авария. Тут даже Серафим Куприянович бессилен. Это первое.
Гусаров протянул руку, взял с подоконника сигареты, пошлепал по карманам брюк, обнаружил плоскую зажигалку, закурил.
– Все, что я сейчас рассказываю, Антон, как говорится, сугубо для служебного пользования. – Он выпустил первую сильную струйку дыма. – Вы мне симпатичны, поверьте. Так, неосознанная симпатия…
Клямин
– Второе, – продолжал Гусаров. – На Северном Кавказе раскрыли организованную группу людей, занятых нелегальным изготовлением трикотажных изделий в промышленных объемах. Кое-кого задержали… Не стану вдаваться в подробности, но отмечу следующее. Стало известно, что важный компонент, влияющий на качество ткани, этим людям привозит водитель УАЗа. Кто-то раскололся на следствии несколько дней назад… Естественно, ваш автомобиль, находясь под прицелом в связи с делом о наезде, вызвал особый интерес… Я знаю эту кухню… Автомобиль подвергнут тщательному обследованию. И не исключено, что химический анализ случайных следов может навести на любопытные обобщения.
Гусаров старался говорить ровно, без эмоциональных пауз. И это ему удавалось. Но чувствовалось, что он волнуется и что еще не приступил к главному, ради чего встретился с Кляминым…
За стеной что-то упало и покатилось. По лицу Гусарова пробежала тень недовольства. «Не одни мы в квартире», – подумал Клямин, борясь с неотвязчивой мыслью: почему ему не позволили вымыть руки сейчас? К тому же Клямину захотелось в туалет. Он напрягался, пытаясь сосредоточиться на том, что говорил Параграф. И сердился на себя: разговор не шутейный, требует предельного внимания, а он думает черт знает о чем…
– Послушайте, Виталий, я действительно хочу в туалет.
Гусаров пожал плечами и нахмурился:
– Это не прихоть, Антон… Ладно, спуститесь во двор, общественный туалет рядом с пожарной лестницей, увидите.
Двор встретил Клямина тишиной и острым запахом прелых овощей. Сверху, словно в колодезный сруб, глядели звезды.
Может быть, самое разумное сейчас – шагнуть за ворота этого двора, выскочить из этого колодца. Исчезнуть, скрыться. Возможно, через несколько минут нельзя будет вернуть это мгновение. Бежать! Пока Гусаров не получил от него никаких обещаний, пока не связал его обстоятельствами. Все идет к этому, Клямин не сомневался. Если с Мишкой покончили во дворе девятиэтажного дома, то, может быть, ему, Клямину, уготован вот такой затхлый двор старого южноморского дома с туалетом у пожарной лестницы. Черт возьми, не хотят ли они прикончить его здесь? Ошарашенный этой мыслью, Клямин замер. В таком случае, для чего Гусаров рассказывает ему о каких-то делах, разрешает покинуть квартиру?..
Клямин присел на ступеньку. Провел ладонями по коленям, разглаживая брюки. Мысли его вновь обратились к горбоносому Михаилу. Бывший гонщик тоже был кремень-мужик, казалось, совесть у него давно впала в спячку. А вот поди ж ты – проснулась совесть, точно трава пробилась из-под асфальта. И как ни затаптывали эти зеленые травинки Серафим и его присные, Михаила им не удалось окончательно сломать, подмять под себя. На каком-то витке своей бесшабашной жизни он вдруг понял, что давно превысил все дозволенные скорости, пренебрег всеми предупреждающими об опасности знаками. Такое, бывает, случается с лихачами-водителями: азарт, упоение в какое-то одно мгновение уходят от них, как воздух из лопнувшей шины. И тогда в душе поселяется страх…
Клямин догадывался, кто проколол шины крутому мужику Михаилу. Последнее время тревожным ожиданием такого прокола он жил и сам. Впервые к нему пришло это чувство, когда он попал в аварию с тем чертовым камнем. Тогда он, еще несколько минут назад самоуверенный, насмешливый, удачливый, вдруг понял: чистая случайность – и не спасут его ни блатные связи, ни бездонный кошелек Серафима. Потому что эти связи, этот кошелек могли оказаться бессильными перед любым человеком, оказавшимся на месте аварии. А ну нагрянула бы ГАИ? Всю подноготную аварии она раскрыла бы в полсчета! А ну разлетись по дороге деньги из портфелей-«дипломатов»?