Утренний Конь
Шрифт:
Идут молча, каждый погружен в свои мысли.
«Скверная пошла жизнь», — думает старый цыган Никола в рваной фетровой шляпе. Спекулировать перцем, синькой и нафталином строго-настрого запретили. А нет торговли — нет жизни. Надо работать. А работать не хочется. Его отец не работал. Дед не работал. Весь род Николы не работал, а только вольно шел по земле…
Второй цыган, Илья, — на нем городской костюм и модные узконосые туфли — чему-то хитро улыбается. Вот как только они доберутся до Николаева, он бросит эту цыганку с девочкой, а сам подастся
Третий цыган, Павлик, слушая скрипучую песню колес, то и дело поглаживает ладонью свою нейлоновую рубаху. Рубахой Павлик гордится. Он купил ее в Одессе у греческого моряка за царскую сторублевку… Ах, какой глупый грек! Но что это? Рукав рубахи неожиданно отваливается. Расползается и другой. Павлик в бешенстве срывает с себя рубаху, рвет на куски и бросает на дорогу.
Но сейчас никто не обращает на него внимания.
Хуже всех выглядит цыганка. Ее широкая юбка — в заплатах, плюшевая кофта на груди вытерлась, и даже янтарные бусы потускнели на худой шее. Илья, муж цыганки, уже давно не заботится о ней. А к дочке он относится как чужой.
Девочку зовут Анкой. Ей двенадцать лет. Она больна туберкулезом. В городе она лежала в детской больнице и вышла оттуда веселой и крепкой. А вот в дороге… Сухой кашель разбивает грудь девочки. Болят ноги — две смуглые палочки… Она плетется позади всех и вспоминает, как ей славно жилось в больнице. А здесь пыль… Пыль… Злой отец. И молчаливая мать. Вот только один ленивый дед Никола добрый…
Слева степь. Справа море. Впереди слепящее глаза солнце. Море нравится Анке. Хорошо бы остаться здесь навсегда. Лежать на песке и глядеть, как пролетают над тобой белые птицы…
— Пить! — говорит Анка.
— Проглоти свой язык, дармоедка! — орет на нее отец.
— Пить! — упрямо повторяет девочка. — Пить!
«Пить! Пить! Пить!» — подхватывают ласточки, не дающие покоя лошаденке.
«Пить!» — насмешливо каркает ворон, пролетающий над подводой.
— Вода вон там, за мысом, Анка. Потерпи, — говорит мать.
— Рано нам останавливаться, Мария, — недовольно произносит Илья.
— Гад! Собака! — вдруг гневно кричит Мария. От ненависти к мужу ее начинает трясти. Она поднимает с земли горсти пыли и бросает в Илью.
— У-у-у-у, — сдавленно вырывается из груди Ильи. Его глаза становятся красными.
— Эй, Илюша! — предупреждает Никола строго. — Голыш попробуй… Не люблю…
— Ладно, в другой раз припомню…
— Пить! — уже назло отцу твердит Анка и высовывает свой сухой шершавый язык как можно длиннее.
— Слышала, потерпи! — в свою очередь кричит на нее мать.
До мыса не так близко: еще четыре километра. Приступы жажды изводят Анку.
Мария глядит на нее и, замедлив шаги, вытирает лицо подолом своей запыленной юбки. Ей жаль Анку. Она добрая. Умная. Научилась читать в детской больнице. И может играть на скрипке…
А перед глазами больной девочки уже не степь, а сад больницы. Там она взбирается на старую акацию,
Но дядя Гриша далеко…
Вот и сам мыс, заросший бурьяном, татарником и белыми степными колокольчиками. За мысом рыбацкий стан с лабазом, моторно-парусными шаландами и сейнером «Лидия».
Подвода останавливается возле лабаза. Оттуда выходит заведующий — седой старик в кожаном картузе.
— Начальник, дай напиться, а кушать хочется, аж переночевать негде! — весело произносит Никола.
Простодушно-лукавая просьба цыгана нравится седому рыбаку.
— Вода есть. А в обед будет юшка. А ночевать, пожалуйста, можно на берегу…
Цыгане обедают с рыбаками — на обед чирусы, сваренные в крепком соленом саламуре.
— Куда держите путь? — интересуется один из рыбаков.
— Ищем работу, — отвечает за всех Никола.
— Зачем искать? Вот она, вся здесь. На ставные и тягловые невода с дорогой душой. А жинку ко мне в лабаз засольщицей… — предлагает седой рыбак.
Цыгане-мужчины пугаются.
— Есть, есть работа, — объявляет Илья. — Старик старый, забыл, в голове ветер гуляет… в Николаев идем, на завод, флот будем делать…
Анка ненавидит ложь. Она хочет сказать, что ее отец говорит неправду. Он лживый цыган. Все врет в нем: и глаза, и рот, и сердце…
После обеда рыбаки выходят в море. На берегу остаются лишь трое. Они принимаются смолить вытащенную на берег фелюгу.
Цыгане отдыхают. Илья спит под телегой. Дед Никола раскуривает свою трубку с металлической крышкой. Павлик уходит в поселок с черепаховым портсигаром: кто знает, может быть, кто-нибудь на него здесь польстится?..
Цыганка Мария кормит лошаденку. Глаза у лошаденки темно-лиловые. Она слепая.
Анка моет ноги в морской воде. Потом бродит по берегу. Ветер, он только что проснулся, гонит к берегу волну, и она, накатываясь на песок, что-то таинственно шепчет, совсем как гадающая цыганка…
Воздух пахучий, теплый. А вдали серебрятся белые рыбацкие паруса.
Из поселка вернулся Павлик с удачей. На нем старая парусиновая куртка. Он весело смеется.
Неожиданно над морем раздаются сигналы пионерского горна. Анка завороженно глядит в сторону, откуда они несутся. Значит, там, за мысом, в тени кленовой рощи находится пионерский лагерь. «Возьму скрипку, поиграю там», — думает повеселевшая Анка.
Она подходит к подводе и, стараясь не разбудить отца, вытаскивает из рогожного свертка скрипку.
Мальчик в полосатой матросской тельняшке первый замечает Анку.
Она стоит в глубине рощи и, прислонившись к стволу клена, играет на скрипке.
Девочка худа, оборванна, башмаки ее стоптаны, вот-вот развалятся. Увидев мальчика, она опускает смычок.
Мальчик с любопытством разглядывает незнакомку.
— Кто ты такая? — спрашивает он.
— Цыганка я… Анка!
— Нищая?