Утренний Конь
Шрифт:
— Ага, нищая, — охотно соглашается Анка.
— Значит, бродяжка бездомная?
— Ага, бродяжка.
Мальчик глядит на цыганку и снова спрашивает:
— Плохо это — быть бродяжкой?
— Ой, как плохо… А когда ничего… Идешь, идешь, и степь слушаешь, и море… И звезды над тобой…
— А побираться тебе не стыдно?..
Анка опускает голову. Ее губы беззвучно шевелятся.
— А играешь ты славно… — говорит мальчик.
— Нравится? — оживляется девочка. — Это я пришла вам поиграть… Тебя как зовут? Меня Анкой.
— Я Мишка Соколовский… А ты, видать, сирота…
— Отец есть… Злой… Не люблю! А мать жалею…
— Значит, ты всю жизнь будешь вот так ходить?
— Нет, дойду до гор, а там взберусь на самое высокое место и навсегда останусь… И скрипку украду…
— Разве это не твоя скрипка?
Анка глядит на старую скрипку, крытую черным лаком, всю в желтых пролысинах, и говорит:
— Отцовская… Узнает, что взяла, бить будет… Вот он кричит там, слышишь?
Мальчик и девочка выглядывают из-за деревьев. Цыган Илья мечется по берегу и хрипло орет:
— Анка, чтоб ты подохла, чахоточная! Говорил, не трогал скрипку! Эй, где ты, подлая?
— Анка, вот что: ты лучше уходи от них, возвращайся в Одессу… Там тебя возьмут в школу… — говорит мальчик и кладет руку на плечо девочки. Помолчав, он добавляет: — Приходи к нам в лагерь…
— Непременно приду… Сама хотела… Буду играть вам и днем и ночью…
Анка возвращается к лабазу. Цыган Илья пинает дочку ногой. Анке не больно. Но она падает на землю и долго лежит не шевелясь. Желтый крупный песок пахнет рыбьей чешуей. По-видимому, рыбаки с утра выбирали здесь тягловый невод.
Неожиданно Анка чувствует на своей спине руку матери.
— Анка?
— Ага.
— Останемся здесь… Договорилась. Буду рыбу солить в лабазе… А как только дадут получку, куплю тебе скрипку…
— Правда?
Анка всхлипывает от радости, целует шершавые руки матери:
— А наш отец, Илья?
Не ответив, Мария сплевывает через плечо, как делают все цыгане, когда им дорогу перебегает черная кошка, и глядит на облака.
— Спи, Анка, — говорит Мария…
Девочка просыпается от крика. Она вскакивает на ноги и видит — подвода готова двинуться в путь. Отец тащит к подводе мать. Она в резиновых сапогах и резиновом фартуке.
— Остаюсь! — кричит Мария.
Губы у Ильи белые. Он берет с передка подводы кнут и изо всех сил ударяет кнутовищем Марию.
Павлик хмурится. А дед Никола с сожалением глядит на Илью и чадит трубкой. Он сам не любит Илью, но закон есть закон. Цыганка не должна перечить цыгану. Он, дед Никола, должен поддерживать порядок.
Илья, который задумал бежать от жены и дочки, меняет решение. Теперь он всю жизнь будет держать ее при себе и бить. Пусть знает, как идти против воли мужа. Он снова замахивается кнутовищем.
Анка с криком бросается на защиту матери. Но рыбаки опережают маленькую цыганку. В их сильных рыбацких руках Илья извивается как змея.
— А ну, прочь отсюда! Женщина своей волей у нас осталась.
— Убью! — хрипит Илья.
Заведующий лабазом берет об руку деда Николу и говорит:
— Ты, Никола, здесь старший, пожалуйста, убери своего Илюшку…
— Да, верно, верно, — соглашается дед Никола.
Подвода трогается. Но, отъехав метров сто, она останавливается.
Никола, придавив пальцем раскаленный пепел в трубке — так табак становится злее, — с открытой ненавистью глядит на Илью. Вот из-за него могут сказать, что он, Никола, не хотел помочь приятелю… Надо что-нибудь сделать… Он, Никола, старый и хитрый.
Плюнув в сторону Ильи, он вытаскивает из кармана часы темного серебра с грубой, такой же темной цепочкой, на которой болтается брелок в виде красного сердечка. За такие часы любители старины могут дать пять-шесть рублей. Но Никола ради цыганского дела готов с ними расстаться. Впрочем, они уже не нужны старику. Его время прошло…
— Пойдем, Павлик, а ты, Илья, оставайся, — говорит он, глубоко затягиваясь.
Никола и Павлик возвращаются к рыбакам.
— Народ цыганский пожалейте, товарищи начальники! — приложив руки к груди, произносит Никола. — Зачем вам худые цыганки?
— Они воровки и вшивые! — говорит Павлик, скаля зубы.
Анка возмущается.
— Врет, врет, он сам вшивый! — кричит она.
Но мать уводит Анку в лабаз к чанам, наполненным серебряной рыбой.
А Никола подходит к седому рыбаку и протягивает ему старинные карманные часы.
— Бери, бери, только народ пожалей цыганский…
Заведующий лабазом берет часы, разглядывает их и говорит:
— Отстали.
— Немного, совсем немного! — заверяет Никола.
— На сорок пять лет отстали твои часы, забери их, старый! — сердито произносит рыбак и хмурится.
Никола, взяв часы, возвращается к подводе.
— Пошла! — диким голосом орет он на лошаденку.
Подвода трогается.
Первым за ней идет Илья. Идет длинными медленными шагами.
Пыль. Пыль…
Дед Никола курит на ходу трубку и тоскливо глядит на дорогу.
Не впервые он идет по ней. Когда-то проходили здесь многолюдные цыганские таборы, шли — земля дрожала. Шли с песней. Шли с пляской. Все пьяные.
А теперь? Изменяют цыгане своей цыганской жизни. Кто оседает на земле, кто трудится на заводах, а кто даже учится в школе… Зажирело цыганское племя!..
— Тьфу! — плюет старый цыган с досадой.
— Это на нас, Никола? — интересуется Павлик.
— На кого же?.. На вас, скверные вы цыгане, тухлые!
Но Павлик не обижается. Признаться, у него самого есть тайные мысли — сделаться киномехаником где-нибудь при Дворце культуры. Он даже завидует Марии и маленькой Анке. Похоже, что жизнь там, на море, даст им счастье…
Молча, тяжело шагает Илья, отравленный злобой.
Дед Никола, не выпуская изо рта трубки, что-то бормочет, порой ему чудится впереди топот бешено летящих коней, но он знает — это балует степь, дразнит старого Николу…