Увечный бог. Том 2
Шрифт:
В общем, народ был недоволен. Гинанс той ночью напился и за себя постоять не мог. Его задушили веревкой из конского волоса – помню, как все говорили, что на шее Гинанса нашли конские волоски. Я тогда не понимал, почему все так на это напирали.
Три старухи, жившие в доме на углу, то и дело поглядывали на нас. Мы стояли на улице и слушали людские пересуды, которые становились все разгоряченнее. Матушка была бледная, словно ощипанная. Папаша сидел на лавке у двери. Руки у него пошли сыпью, и он медленно втирал
Конский волос. Традиция у жителей околицы – лесорубов к востоку от города. «Насколько хорошо одарены любодеи?» Старухи кивали. «Вот только бедный Гинанс был…» – «Да ничего он не мог. Понимаешь, его всего там опалило. Корабль, на котором он служил, загорелся, когда брали Фаларскую гавань. С тех пор он был ни на что не способен».
Пьяный соблазнитель, лишенный естества. Какое издевательство судьбы, аж сердце разрывается.
И он всегда был добр с матушкой, ходившей к нему точить единственный ножик. Только что это меняло?
– С таким лезвием и мышка не побреется, ха! Эй, пацан, твоя матушка не дает тебе брить мышей? Стоит потренироваться, пока своя под носом расти не начала. Еще несколько лет, и начнет.
«Вот тебе и ревнивец, – сказал кто-то из толпы. – Ревнивец, к тому же еще и тупой. С пнем вместо головы». Кто-то рассмеялся, неприятно так. Народ что-то знал. Народ что-то понял. Народ что-то замыслил.
Матушка беззвучно скользнула в дом, будто пташка в терновый куст. Я пошел за ней, думая о бедняге Гинансе и о том, кто же теперь будет точить ей нож. А следом за мной вошел и папаша. С его ладоней капал расплавленный жир.
Не помню точно, что я увидел. Какая-то вспышка. Папашкино лицо близко-близко, и где-то под его огромным заросшим подбородком что-то булькнуло. Колени у него подкосились, и он начал заваливаться – прямо на меня. Я отскочил, споткнулся о порог и грохнулся в пыль рядом с лавкой.
Папаша сплевывал, но не ртом, а горлом. Когда он упал на колени и развернулся, будто хотел выйти на улицу, у него вся грудь была в чем-то влажном и ярко-красном. Я заглянул ему в глаза и в первый и единственный раз в жизни с ним увидел там что-то человеческое. Быстрый промельк, который тут же погас.
Папаша завалился на порог, а над ним с ножиком в руке стояла матушка.
– Вот, малыш, держи, только аккуратно. Такой острый, что можно мышь обрить. Мостожогова магия, на что способна добрая железка. Ну же, милый Элад, улыбнись. Большей награды мне не нужно.
– Ну что, рекрут, ты можешь не вертеться? У меня уже голова от тебя кружится. Твой старик, что, был придворным шутом?
– Нет, мастер-сержант, мой папаша был дровосек.
– Правда? Вот не сказал бы. Для сынка дровосека ты что-то хиловат. Не смог унаследовать профессию, стало быть?
– Он умер, когда мне было семь, мастер-сержант. Я и не собирался идти по его стопам. Выучился всему у мамкиной родни; мои тетя с дядей водили животных.
– Придумал тебе имя, парень.
– Мастер-сержант, сэр?
– Вот, даже записал для проформы. Теперь зовут тебя Непоседа и ты морпех. Все, вон с глаз моих… и пусть кто-нибудь прибьет тех собак. Уши вянут от этого лая.
– Непоседа, как живот?
– Пылает, будто угли, сержант.
К ним направлялись с полдюжины солдат. Тот, что шел впереди, поглядел на Бальзама и сказал:
– Сержант, Кулак Блистиг назначил нас на этот обоз. Мы возьмем все в свои руки…
– В руки, капрал, берут под одеялом, – ответил Бальзам.
Горлорез издал жутковатый сиплый смешок; солдаты вздрогнули.
– От помощи мы, конечно, не откажемся, – продолжил Бальзам, – но теперь за охрану обозов отвечают морпехи.
Капрал слишком уж активно бегал глазами, отчего Непоседа решил к нему присмотреться. А не широковато ли у тебя лицо для человека, паек которого – три плошки в сутки?
– Кулак Блистиг… – завел капрал снова, видно, из упрямства или тупости.
– Не командует морпехами. Но давай поступим так: ты сейчас пойдешь к нему и передашь наш с тобой разговор. Если он чем-то недоволен, пусть обращается напрямую ко мне. Я сержант Бальзам, девятый взвод. Если вдруг ему нужен кто-то званием повыше, то пусть ищет капитана Скрипача – он где-то в авангарде. – Бальзам склонил голову и потер подбородок. – Эй, Смрад, я правильно помню, что Кулак старше капитана? Так ведь нас учили?
– Да, сержант. Хотя порой все зависит от самого Кулака.
– И от капитана тоже, – добавил Горлорез, больно ткнув Непоседу локтем в бок.
– В общем, идите и берите в руки все, что хотите, – заключил Бальзам. – Только одеяло не запачкайте.
Горлорез снова взвизгнул, и солдаты поспешили ретироваться.
– Рожи у них какие-то красные, – пробормотал Непоседа, проводив их взглядом. – Сначала я думал: дурни просто исполняют приказ, а ты с ними так грубо, сержант… Но теперь чую, что-то тут неладно.
– Это ж висельное дело, – сказал Смрад. – Если я подумал о том же, о чем и ты.
– Должно было случиться, рано или поздно, – скривился Непоседа. – Все мы это знаем. Иначе зачем Скрипу приставлять нас к этому обозу?
– Вроде бы нас собирались усилить тяжами, а потом почему-то передумали, – вставил Горлорез.
– Нервничаешь? – спросил у него Непоседа. – Нас всего четверо, и самое страшное наше оружие – твой смех.
– Но ведь сработало?
– Они пошли жаловаться своему капитану, или кто там ими заправляет, – сказал Бальзам. – Уверен, скоро вернутся с подкреплением.