Увеселительная прогулка
Шрифт:
— Просто утонула.
— При каких обстоятельствах?
— Когда каталась на водных лыжах.
— Вот оно что! И ты хочешь, чтобы я тебе поверил?
— Но это же правда.
— Так почему же ты не прибежал в полицию сразу после катастрофы и не сообщил о случившемся? Ведь у тебя есть моторная лодка, ты мог спасти девушку, ты хорошо плаваешь и даже учился спасать утопающих…
— Я ничего не знаю. Несколько секунд я не оборачивался, потому что навстречу шла яхта, а когда я наконец оглянулся, Рут уже не было. Это даже странно. Была Рут — и нет ее. Только лыжи медленно уплывают прочь. А Рут исчезла.
— Если в самом деле так было, почему ты сразу не сообщил?
— Испугался. То есть ничего я не испугался. Просто я об этом забыл. Забыл, и все. Только вечером я опять о ней вспомнил.
— Допустим, ты был в состоянии шока, но почему же ты не рассказал об этом позднее, когда пришел в себя и вспомнил?
— Честное слово, не знаю.
— А почему ты все три раза рассказывал все по-разному?
— Вот честное слово, не знаю. Я не знаю даже, я ли все это говорю. Может, это совсем не я.
— В твоей последней версии с несчастным случаем есть только один изъян: я в нее не верю.
— Вот видите.
— Где одежда Рут?
— Может, я ее забрал.
— А туфли оставил?
— Какие туфли?
— Так ведь на основании этих туфель…
— Да, да, теперь я вспомнил… Но знаете что?
— Нет, не знаю.
— Может, я вообще не видел Рут. Или же я в тот вечер пришел в наш домик на озере и застал там Рут с другим, а я с чем пришел, с тем и ушел…
— Как она могла быть с другим в домике, принадлежащем твоему отцу?
— Все мои товарищи… когда им надо уединиться с девушкой… я им даю ключ от домика.
— Ну и кому же ты дал ключ в тот вечер?
— Не могу вспомнить.
— Ну что ж, я дам тебе возможность освежить твою память. Тебя сейчас отведут обратно в камеру.
28 августа, 15 часов
ЗАЛ СВИДАНИЙ ОКРУЖНОЙ ТЮРЬМЫ
— Ты меня не узнаешь? — спросил Эпштейн.
Оливер молчал. Он низко опустил голову и закрыл глаза. Эпштейн подошел к нему ближе. Не открывая глаз, Оливер стал отступать назад, пока не наткнулся спиной на полицейского, который конвоировал его. Он упал к нему на руки и на какое-то время потерял сознание. Полицейский отнес его на стул, усадил и поддерживал, пока Оливер не открыл глаза.
— Оливер, — сказал Эпштейн. — Это доктор Остермайер, твой защитник.
— Мне не нужен защитник, — ответил Оливер.
— Еще как нужен.
— Зачем?
— Ты забыл, какие ты дал показания?
— Кому я дал показания?
Оливер встал, отошел от стола и внимательно, сверху донизу, оглядел полицейского, адвоката Остермайера и своего отца.
— Разве я давал показания?
— Значит, ты этого не помнишь? — спросил Остермайер.
— А вы кто? — откликнулся Оливер.
Я Остермайер, твой защитник.
— Почему все требуют от меня каких-то показаний?
— Мы должны установить истину, — ответил Остермайер.
— Какую истину?
— Вот что, Оливер, — сказал Эпштейн, — мы прослушали пленки, прочитали протоколы допроса, которые ты подписал…
— Что я подписал?
— Ты несколько раз заявлял, что убил Рут Кауц… Оливер рассмеялся. Лицо его вдруг застыло, как неживое.
— Как себя чувствует мама? — тихо спросил он.
— Она очень тревожится за тебя, — ответил Эпштейн.
— Пожалуйста, скажи ей, что я ее очень люблю.
— Она это знает.
— Она этого не знает.
— Я ей обязательно скажу.
— Почему она не пришла?
— Оливер, твоя мама больна.
— Она не пришла, потому что не любит меня. Она рада, что я в тюрьме?
— Как ты можешь так думать?
— Пусть не боится. Я не вернусь.
— Мама придет к тебе завтра, — сказал Эпштейн.
— Но ведь она тяжело больна, — возразил Оливер.
— Ей уже лучше, — ответил Эпштейн, — завтра она к тебе придет.
— Она боится.
— Чего ей бояться? И кого?
— Она боится меня.
— Она твоя мать, — возразил Эпштейн.
— Ты тоже считаешь меня убийцей?
— Нет.
— Все теперь говорят, что я убийца.
— Оливер, — сказал Эпштейн, — как раз об этом мы должны сейчас поговорить.
— Что ты хочешь знать?
— Доктор Остермайер и я хотели бы знать, что во всех этих историях, которые ты рассказывал, соответствует истине.
— Ничего, — ответил Оливер.
— Ничего? — переспросил Остермайер.
— Вы мне тоже не верите? — сказал Оливер.
— Зачем же тебе понадобилось на допросах заявлять, что эту девушку ты… — начал Остермайер.
— Рут, наверно, погибла.
— Наверно? — спросил Эпштейн.
— Я этого не знаю, — ответил Оливер, — я и сам хотел бы знать, но я не знаю, не помню…
— Садись, и попробуем разобраться вместе, — сказал Остермайер.
Оливер сел. Эпштейн и Остермайер сели, напротив. Полицейский остался стоять у дверей.
— Что я должен говорить? — спросил Оливер.
— Просто расскажи нам, что произошло в тот день, — ответил Эпштейн.
— Ты очень сердишься на меня за то, что я катался на моторке?
— Я не сержусь на тебя, нисколько не сержусь, но тебе следовало бы подумать, что, катаясь на лодке, ты нарушаешь закон.
— Да. Я больше никогда не буду. Не хочу даже видеть эту лодку.
— Разве лодка?.. — начал Остермайер, но не договорил, потому что лицо Оливера вдруг опять застыло. Наступило молчание. Оливер закрыл глаза. Губы его шевелились, но он не произносил ни слова.