Увеселительная прогулка
Шрифт:
— Почему ты вдруг замолчал? А глаза почему закрыл?
— Это было так подло, так гадко… После этой ссоры я день и ночь только о том и думал, что бы я с ней сделал — задушил, размозжил ей голову… А что бы вы сделали с женщиной, которая так подло повела себя с вами?
Лутц удивленно взглянул на Оливера.
— О чем ты спрашиваешь?
— Я говорю, что бы вы сделали, если бы ваша жена так обошлась с вами?
— Во всяком случае, я не стал бы ее убивать, — ответил Лутц.
— Разве я убил Рут?
— Ты в этом сознался.
— Понимаете, хуже всего то, что я теперь уже действительно не знаю, что я сделал с ней. Знаю только, что после нашей ссоры я день и ночь думал о том, что бы мне с ней сделать. Например, взять нож и отрезать ей груди. Взять веревку и вздернуть ее. Связать ей руки и ноги и поджечь волосы… Взять и…
Оливер замолчал, оборвав себя на полуслове. Глаза его остекленели и застыли. Лутц растерянно озирался.
— Слушай, ты, часом, не умер? — произнес он вдруг.
— Я бы очень хотел, — сказал Оливер почти беззвучно, его глаза и лицо оставались неподвижными, а губ он почти не разжимал, — очень хотел бы выяснить, что же на самом деле случилось с этой Рут.
— А что случилось с Юдит, ты знаешь? — спросил Лутц.
Прошло несколько секунд, потом в глазах Оливера снова затеплилась жизнь, и он облизнул языком пересохшие губы.
— Да, — сказал он. — Юдит лежит на дне озера, примерно на середине.
— Значит, сначала все это произошло с Рут, а потом уже ты заметил Юдит?
— Да.
— И несмотря на то, что с Рут произошло что-то страшное, ты сразу стал приставать к Юдит?
— Я к ней не приставал.
— Она к тебе приставала?
— Никто ни к кому не приставал.
— Вы сейчас же вступили в интимные отношения?
— Не сейчас же. Так что-нибудь через час.
— Можно ли предположить, что Юдит видела, что случилось с Рут?
— Да. Мы об этом говорили.
— А потом вы с ней переспали и еще через некоторое время выехали на середину озера, где Юдит утонула? И это был несчастный случай?
Оливер кивнул.
— Итак, единственного свидетеля уже тоже нет в живых? Случайность?
— Не понимаю, к чему вы клоните?
— Яснее ясного, тебе необходимо было устранить единственного свидетеля!
— Нет! — крикнул Оливер.
— Но тебе повезло, — продолжал Лутц. — Все попытки Интерпола выяснить, не разыскивается ли где-либо пропавшая девушка по имени Юдит, оказались бесплодными. Никакой Юдит вообще не было.
5 сентября, 16 часов
КВАРТИРА ВИЛЛИ КАУЦА
— Для меня крайне важно, чтобы вы сами удостоверились, как обстоят дела, — сказал Вилли Кауц Эпштейну. — Заходите!
Кауц прошел вперед, открыл дверь в спальню и, отступив на шаг, произнес:
— Только после вас.
Но Эпштейн остановился на пороге. Он увидел лицо женщины, застывшее, неподвижное.
— Подойдите поближе, не бойтесь, — предложил Кауц, но Эпштейн повернулся и отошел от двери.
— Она спит, — сказал Кауц, — ей все время впрыскивают снотворное, когда внутривенно, когда внутримышечно. Таблетки она принимать не может — желудок бунтует, ее сразу рвет. И все это с тех пор, как мы узнали, что ваш сын убил нашу девочку.
Эпштейн молчал. Но была секунда, когда он с трудом сдержал слезы. «Ваш сын убил нашу девочку…» Сейчас ему казалось, что конец всему — убивают его самого.
— Мразь, — пробормотал он.
— Простите, я вас не понял, — сказал Кауц.
— Да нет, ничего, — ответил Эпштейн.
— Как видите, — заявил Кауц, — я нисколько не преувеличил. Если же вы тем не менее желаете получить заключение лечащего врача, то я освобожу его от обязательства хранить врачебную тайну. Я веду честную игру, в открытую…
— Ведете игру? — коротко и резко спросил Эпштейн.
— Извините, пожалуйста, этот проклятый жаргон…
Кауц распахнул еще одну дверь.
— А если вы соблаговолите заглянуть и сюда… Здесь спала наша девочка, наша маленькая Рут, да, теперь она уже больше здесь не спит. Кто знает, где покоится наше несчастное, невинное дитя?
— Большое спасибо, — выдавил из себя Эпштейн.
— Ах, да, — сказал Кауц, — я совсем забыл, ведь эту комнату засняли ваши фотографы, и опустевшую кровать тоже… Хороший фотограф, к сожалению, я забыл его фамилию…
— Надеюсь, вы получили за это немалую сумму, — заметил Эпштейн.
— Надо ведь как-то защищать свои интересы, — возразил Кауц.
Они вернулись в столовую, и Кауц поставил на стол бутылку виски, потом пошел на кухню и вернулся с графином воды и металлической вазочкой, полной кубиков льда.
— Вы необычайно любезны, — заметил Эпштейн.
— Сигареты или лучше сигару? — спросил Кауц.
— Спасибо, не надо, — ответил Эпштейн. — И виски тоже — самую малость.
— «И если мир так мрачен, — процитировал Кауц, — веселым быть старайся, сколько можешь».
— Да, да, — проговорил Эпштейн.
— Не думайте, что я неспособен войти в ваше положение. Для вас это, должно быть, очень тяжело. Очень тяжело… Единственный сын… Я без конца себя спрашиваю: что вдруг нашло на этого парня? Поверьте, Рут была такая милая девочка. Хорошенькая, жизнерадостная, остроумная… Я плакал ночи напролет.
Он и теперь вытер глаза.
Эпштейн молчал.
— Знаете, — продолжал Кауц, — нам, мужчинам, все-таки легче. Нас отвлекают дела. Для нас жизнь продолжается в том же напряженном ритме. Нам проще свыкнуться даже с трагическим поворотом судьбы. Я уверен, вы тоже выйдете из всей этой передряги с меньшими потерями, чем ваша бедная супруга. Ей трудно смириться с тем, что у нее вырос такой сын…