Увеселительная прогулка
Шрифт:
— Один раз и правда ушла. И тогда ты мне написал: либо ты немедленно вернешься, либо я подам на развод.
— По-твоему, я не должен был этого писать?
— И еще ты писал: Сильвия, я без тебя не могу. Я тебя люблю, без тебя я сам не свой, как ты живешь, Сильвия, я беспокоюсь, я не верю, что ты счастлива. Когда бы я тебя ни встретил, ты всегда в обществе каких-то жалких подонков, таскаешься с ними по жалким кабакам. Сильвия, зачем ты пьешь, Сильвия, вернись, когда почувствуешь, что тебе уже невмоготу.
— Я
— Ты был всегда уверен, что без тебя я не смогу быть счастлива.
— Я был всегда уверен, что без тебя я не смогу быть счастлив.
— Ты до тех пор бомбил меня письмами, пока я не вернулась.
— Пока ты мне не написала: Эп, прости меня, если можешь, но я так больше жить не могу, поверь, на самом деле я люблю тебя одного.
— Этого я никогда не писала.
— Я сохранил все твои письма. Если бы я их не сберег и в последние дни не перечитал снова, вряд ли я смог бы так легко с тобой расстаться.
— Должно быть, я писала это письмо во сне.
— Ты вернулась, и мы снова любили друг друга, будто только что поженились. И это длилось не один месяц.
— Так ты говоришь, тебе легко со мной расстаться?
— Что мне остается? Остается печаль, тоска, а может быть, в этом скорее даже виновата осень, листья уже начали желтеть, сумерки наступают раньше… Расставаться надо было бы не осенью, а весной.
— Я знаю, Эп, тебе это легче, чем мне.
— Можно я наконец пойду спать?
— Разве ты ночуешь не здесь?
— Нет, я ночую в гостинице.
— У тебя же есть своя комната.
— Нет, в этом доме своей комнаты у меня уже нет.
8 сентября, 9 часов
КАБИНЕТ ПРОКУРОРА ПО ДЕЛАМ НЕСОВЕРШЕННОЛЕТНИХ ДОКТОРА ЛУТЦА
— Встаньте на страже у дверей, — приказал Лутц полицейскому, который привел Оливера. А повернувшись к Оливеру, прибавил: — Взгляни-ка в окно.
Оливер понял это как просьбу открыть окно, но Лутц преградил ему дорогу.
— Впрочем, тебе бы это все равно не помогло. Внизу стоят двое.
Оливер равнодушно отвернулся от окна.
— Можешь сесть сюда, — сказал Лутц и указал на кресло для посетителей, возле письменного стола. Сам он тоже сел. Прошло несколько минут, прежде чем он снова обратился к Оливеру. Он полистал дело, взглянул на часы.
— Ты догадался, почему я так усилил охрану?
Оливер покачал головой.
— Отвечай «да» или «нет».
— Нет, — сказал Оливер.
— Потому что я окончательно убедился в том, что ты убийца.
Лицо Оливера сразу стало напряженным.
— Разве нашли трупы?
— Значит, трупов все-таки должно быть два?
— Я не знаю, — ответил Оливер, — это вы сказали.
— Я ничего подобного не
— Но я же не знаю, что произошло.
— Перестань меня перебивать!
— Извините.
— Твой отец теперь тоже убедился.
— Мой отец убедился?
— Мне это крайне неприятно, но я все-таки должен тебе сказать: твой отец дал Вилли Кауцу крупную взятку, чтобы тот молчал. Двенадцать тысяч франков.
Оливер ничего не ответил.
— Тебе понятно, что это означает?
Оливер молчал.
— Это может означать только одно: твой отец уверен, что ты убийца.
Оливер все еще молчал.
— Никто не станет так, за здорово живешь, выбрасывать двенадцать тысяч франков.
— А вот мой папа такой, — сказал Оливер.
— Это папа велел тебе, когда вы остались с ним наедине, наплести все эти небылицы про Юдит?
— Почему небылицы?
— Мы предприняли все возможное, чтобы выяснить, где пропала девушка по имени Юдит. Но никакая Юдит нигде не разыскивается.
— Полиция нашла трупы?
— Пока еще нет.
Лутц внимательно наблюдал за Оливером, тот молчал.
— Эта новость тебе как будто по душе?
— Почему?
— Имей в виду, Оливер: нашли труп или не нашли, обвинение в убийстве остается в силе.
— В убийстве? — спросил Оливер.
— Да.
— Я никого не убивал.
— У нас зафиксировано твое признание, притом неоднократное.
— Но ведь… ведь это был несчастный случай… Я же не виноват.
— На основании косвенных улик можно доказать, что имело место убийство. Наличие трупов вовсе не обязательно.
— Убийство, — тихо повторил Оливер.
— Да, убийство, — подтвердил Лутц.
— Значит, меня ожидает каторжная тюрьма?
— К сожалению, для этого ты пока молод. Но в тюрьму тебя посадят.
— Надолго?
— К сожалению, суд может приговорить тебя самое большее к десяти годам.
— К десяти годам?
— Ты заслуживаешь пожизненного заключения.
— Мне будет тогда двадцать шесть лет.
— Боюсь, что треть срока тебе скостят.
— Значит, мне будет двадцать три года.
— Да. Ты будешь еще совсем молодой.
— Я и сейчас уже совсем старый, господин доктор.
— Чем ты намерен заняться, когда тебя выпустят?
— А как, по-вашему, чем бы я мог заняться?
— Тебе, вероятно, дадут возможность изучить за время заключения какое-нибудь ремесло.
— Ремесло меня не привлекает.
— Для этого ты слишком благороден, да?
— А правда, что преступник всю свою жизнь остается преступником?
— Если он преступник от рождения, то уж его на верный путь не наставишь.