Увеселительная прогулка
Шрифт:
— Так или иначе, — продолжал Лутц, — так или иначе, пива уже нигде не было.
— И это все? — спросила госпожа Лутц.
— Я же сказал: вечером двадцать четвертого декабря в Восточном Берлине нельзя было достать пива.
— Ей-богу, не пойму, к чему ты это рассказываешь? — спросила жена.
— Вот до чего они довели людей, — сказал Лутц, повысив голос, — а твой сын не желает ничего понимать.
— Ну, я пошел в клуб, — заявил Петер.
— Ступай, ступай, — ответил Лутц. И, поглядев на жену, сказал: —
— Сейчас принесу тебе бутылку из погреба, — ответила жена.
— Да, принеси, пожалуйста, — сказал Лутц.
Петер был уже на улице.
20 октября, 15 часов
КАБИНЕТ КОММЕРЧЕСКОГО ДИРЕКТОРА КЛАУСА ФОН КЕНЕЛЯ
— Теперь слово за вами, — начал Клаус фон Кенель, обращаясь к Эпштейну. — Что вы можете сказать?
Эпштейн молчал.
— Вас это не трогает? — спросил фон Кенель.
— Нет, — ответил Эпштейн.
— В текущем месяце мы продали на двадцать тысяч экземпляров меньше, чем в прошлом. Взгляните еще раз на эту кривую. Вот уже месяц, как тираж неуклонно падает.
— Вижу, — кивнул Эпштейн.
— Он будет падать и дальше.
— Этого нельзя предсказать.
— Это можно предсказать совершенно точно.
— В чем же причина? — спросил Эпштейн.
— Это я хотел бы услышать от вас. Вы главный редактор.
— Мне непонятно.
— Но вы отдаете себе отчет в том, что мы идем к краху?
— Мы сейчас меняем направление, — заявил Эпштейн.
— Как это понять?
— Апеллируем к другому кругу читателей.
— Так… К какому кругу?
— С некоторых пор мы обращаемся к более интеллигентному и образованному читателю.
— Если вы претендуете на то, чтобы делать газету более высокого уровня…
— Договаривайте, не стесняйтесь, — сказал Эпштейн.
— Что-то я не припомню, чтобы совет директоров обсуждал вопрос о подобном изменении курса.
— Совет директоров, может быть, и не обсуждал.
— Другие инстанции не имеют таких полномочий.
— А владелец издательства?
— Доктор Куттер? — спросил фон Кенель.
— Да, доктор Куттер.
— О чем вы договорились с Куттером? И когда?
— Нельзя сказать, чтобы вы с большим почтением говорили о докторе Куттере.
— Моя задача не в том, чтобы с почтением говорить о Куттере, а в том, чтобы наблюдать за ходом дела и вмешаться, если я сочту необходимым.
— Другими словами, издатель не имеет голоса?
— Я этого не сказал. Не то чтобы он не имел голоса, но этого голоса не слышно. Он прекрасно сознает, что коммерческие вопросы — не его стихия. Иначе зачем бы я был ему нужен?
— Этого я не мог знать, — отозвался Эпштейн.
— Куттер играет в нашем концерне примерно такую же роль, как королева в Англии.
— Хорошо, что вы мне это
— Куттер сам избрал себе такую роль.
— Должен ли я считать, что в разговоре со мной он превысил свои полномочия?
— Сперва вы должны мне сказать, о чем вы с ним говорили, тогда я, может быть, смогу ответить на ваш вопрос.
— Разговор, собственно, касался одного: доктор Куттер хотел знать, намерен ли я в связи с делом моего сына оставить свой пост. Я ответил, что сам я этого не сделаю, но не удивлюсь, если меня все же уволят.
— При чем же здесь изменение курса?
— Насколько я помню, Куттер сказал, что по сути я сам виноват в несчастье, постигшем моего сына, потому что именно наша газета заклеймила его как убийцу.
— Номера, в которых печатались материалы об исчезновении Рут Кауц, достигли рекордного тиража. Но я слышал, вас тогда даже не было в Цюрихе?
— Эти номера состряпал мой заместитель.
— Зайлер?
— Зайлер.
— Это вы потребовали немедленного увольнения Зайлера?
— У меня были на то свои причины.
— Вы хотите сказать — личные причины?
— Да.
— Личные причины нас не интересуют. Успех газеты — вот что важнее всего. А вы, значит, уволили человека, который способен добиться рекордных тиражей?
— Доктор Куттер согласился на это. Вы, кстати, тоже.
— Я был недостаточно информирован. Мне сказали, что Зайлер позволил себе неблаговидные поступки.
— Это соответствует действительности.
— Расскажите, пожалуйста.
— Зайлер уговорил моего сына бежать в Лозанну, дал ему денег, сам довез его до Тальвиля и так далее.
— Для чего он это сделал?
— Якобы для того, чтобы спрятать моего сына, пока я не вернусь.
— Что же в этом плохого?
— Почитайте номера нашей газеты за те дни.
— Я просмотрел до вашего прихода все номера.
— Зайлер отослал моего сына, чтобы иметь повод состряпать очередную сенсацию.
— Боюсь, что здесь вы необъективны.
— Почему необъективен?
— Потому что речь идет о вашем сыне. Я не ставлю вам в упрек, что в этом вопросе вы не совсем справедливы. Но вы должны согласиться, что, будь на месте Оливера другой, чужой мальчик, вы бы тоже не колебались.
— Трудно требовать от меня, чтобы я сказал, как повел бы себя в ином случае…
— Я и не требую от вас, чтобы вы собственных детей выдавали на расправу полиции, но, когда речь идет об информации читателя — какие тут могут быть различия?
— «Миттагблатт» освещал дело подробнее, чем любая другая газета.
— До того дня, пока вы не потребовали и не добились увольнения Зайлера.
— Но после этого ничего существенного не произошло.
— А я, представьте себе, не нашел в «Миттагблатте» ни слова о том, что вы предложили Кауцу взятку за молчание.