Увеселительная прогулка
Шрифт:
— Предстоят решительные перемены в составе редакции, — заявил фон Кенель и тоже сел.
— Могу себе представить, — проговорил Кремер.
— Что вы можете себе представить?
— Тиражи упали.
— Откуда вам это известно?
— Эпштейн сказал.
— Эпштейн сказал это?
— Да.
— Удивительно.
— Почему?
— Потому что, в конце концов, это его вина.
— Его вина?
— Это вопрос решенный, и обсуждать его мы не будем. Какого вы мнения об Эпштейне?
— Свое мнение о нем я сообщу только ему.
— Что ж, это достойно уважения!
— О чем вы намерены со мной говорить?
— Эпштейн хочет уйти.
— Эпштейн должен уйти.
— Эпштейн хочет уйти и должен уйти, он должен уйти и хочет уйти.
— Потому что возвращается Зайлер!
— А это вы откуда изволите знать?
— Я достаточно долго проработал в этой лавочке.
— Вы выражаетесь удивительно откровенно.
— Врать не имеет смысла.
— Если Эпштейн уйдет, вы уйдете тоже?
— Я уйду, если придет Зайлер.
— Зайлер придет во всяком случае. Даже если Эпштейн останется.
Кремер встал.
— А вы не боитесь, что подобная замена повредит репутации издательства?
— О чем вы говорите?
— Такой факт, как замена главного редактора, не скроешь, придется объяснить причины и выдержать очень резкую критику.
— О господи, — вздохнул фон Кенель, — мне бы ваши заботы.
— Коллеги из других газет, читатели…
— Кто, кто? Журналисты? Знаю я этот сброд. Уж поверьте. Сказать вам, что в газетном деле самое скверное? То, что его нельзя делать без редакторов и журналистов. А жаль!
— Итак, общественное мнение вас не интересует?
— Лишь в самом конце программы, — ответил фон Кенель. — Когда мой стол уже совершенно чист и делать мне больше нечего, тогда я могу поинтересоваться общественным мнением. Так, для развлечения.
— И вам безразлично, что будут писать конкурирующие газеты?
— Если эти борзописцы найдут материальчик для ядовитых комментариев, пусть их строчат что угодно, мне не жалко.
— Что ж, тогда все в порядке.
— Значит, вы тоже уходите?
— Надеюсь, мы сумеем договориться, — сказал Кремер.
— Каким образом?
— Вы не можете от меня требовать…
— Я требую от вас соблюдения договора.
— То есть?
— То есть о своем уходе вы должны заявить за четыре месяца.
— Если вернется Зайлер, то нет.
— Суд вас не защитит, господин Кремер.
— Вы не вправе требовать от меня сотрудничества с Зайлером.
— Договор не предусматривает вашего участия в решении вопроса о найме сотрудников.
— Это понятно.
— Если вы предпочитаете увольнение без предупреждения, пожалуйста, сморозьте какую-нибудь отчаянную глупость…
— Чтобы вы могли уволить меня без предупреждения?
— Не выплачивая вам жалованья за четыре месяца.
— Вас прежде всего интересуют деньги?
— Не только. Если уйдете вы один, ущерб будет невелик.
— А если я сманю за собой еще нескольких коллег?
— Вот это уже могло бы иметь тяжкие последствия. Но этого я не опасаюсь.
— У вас и нет оснований опасаться.
— Должен признать, у вас трезвый взгляд на жизнь. Будет жаль, если вы уйдете.
— Я не могу работать с Зайлером.
— Это я принял к сведению.
— Мне самому жаль уходить, я успел полюбить свою работу.
— Вам вовсе не обязательно совсем порывать с «Миттагблаттом».
— Не вижу иной возможности.
— Ведь вы как будто писатель?
— Говорят.
— А что, если вы будете писать для нас два-три комментария в неделю?
— Вы это серьезно?
— Так же серьезно, как то, что я говорил вам о Зайлере.
— И я смогу писать что захочу?
— Кто ж вам помешает? Пишите себе комментарии. Это не так уж опасно.
— Вы что, дураком меня считаете?
— Давайте договоримся. Я предлагаю вам сто пятьдесят франков за каждый комментарий. Таким образом, вы не зависите от нас, а мы не зависим от вас.
Немного подумав, Кремер сказал:
— Если вы это предлагаете всерьез, то я согласен.
Фон Кенель встал, протянул Кремеру руку, и Кремер взял ее. Оба одновременно сказали: «Спасибо…»
Кремер ушел, а фон Кенель звонком вызвал секретаршу. Когда она явилась, он продиктовал ей гарантийное письмо Кремеру, а потом с удовлетворением произнес:
— Итак, самого строптивого мы одолели.
Заведующему отделом экономики Цоллингеру, человеку невысокому и полному, было всего двадцать восемь лет.
— Я слышал, — начал фон Кенель, — что вы намерены нас покинуть. Я хотел бы знать, в какой мере эти слухи соответствуют действительности?
Цоллингер, и всегда-то бледный, побледнел еще больше, уголки рта у него дрогнули, так что поначалу он даже не смог ничего ответить.
— В кабачке «Рыбацкая хижина», где любят коротать время господа редакторы, вы будто бы даже громко и недвусмысленно заявили: если это дерьмовое издательство восстановит Зайлера, я уйду.
— Этого… этого… — пролепетал Цоллингер, — я никак не мог сказать.
— Да ну? А почему вы этого никак не могли сказать?
— П-п-потому что…
— Может, вы были пьяны?
— Я не пьяница.
— Я и не утверждаю, что вы пьяница. Так почему же вы этого не могли сказать?
— Для меня это просто невозможно, — ответил Цоллингер.