Увеселительная прогулка

Диггельман Вальтер Маттиас

— Предстоят решительные перемены в составе редакции, — заявил фон Кенель и тоже сел.

— Могу себе представить, — проговорил Кремер.

— Что вы можете себе представить?

— Тиражи упали.

— Откуда вам это известно?

— Эпштейн сказал.

— Эпштейн сказал это?

— Да.

— Удивительно.

— Почему?

— Потому что, в конце концов, это его вина.

— Его вина?

— Это вопрос решенный, и обсуждать его мы не будем. Какого вы мнения об Эпштейне?

— Свое

мнение о нем я сообщу только ему.

— Что ж, это достойно уважения!

— О чем вы намерены со мной говорить?

— Эпштейн хочет уйти.

— Эпштейн должен уйти.

— Эпштейн хочет уйти и должен уйти, он должен уйти и хочет уйти.

— Потому что возвращается Зайлер!

— А это вы откуда изволите знать?

— Я достаточно долго проработал в этой лавочке.

— Вы выражаетесь удивительно откровенно.

— Врать не имеет смысла.

— Если Эпштейн уйдет, вы уйдете тоже?

— Я уйду, если придет Зайлер.

— Зайлер придет во всяком случае. Даже если Эпштейн останется.

Кремер встал.

— А вы не боитесь, что подобная замена повредит репутации издательства?

— О чем вы говорите?

— Такой факт, как замена главного редактора, не скроешь, придется объяснить причины и выдержать очень резкую критику.

— О господи, — вздохнул фон Кенель, — мне бы ваши заботы.

— Коллеги из других газет, читатели…

— Кто, кто? Журналисты? Знаю я этот сброд. Уж поверьте. Сказать вам, что в газетном деле самое скверное? То, что его нельзя делать без редакторов и журналистов. А жаль!

— Итак, общественное мнение вас не интересует?

— Лишь в самом конце программы, — ответил фон Кенель. — Когда мой стол уже совершенно чист и делать мне больше нечего, тогда я могу поинтересоваться общественным мнением. Так, для развлечения.

— И вам безразлично, что будут писать конкурирующие газеты?

— Если эти борзописцы найдут материальчик для ядовитых комментариев, пусть их строчат что угодно, мне не жалко.

— Что ж, тогда все в порядке.

— Значит, вы тоже уходите?

— Надеюсь, мы сумеем договориться, — сказал Кремер.

— Каким образом?

— Вы не можете от меня требовать…

— Я требую от вас соблюдения договора.

— То есть?

— То есть о своем уходе вы должны заявить за четыре месяца.

— Если вернется Зайлер, то нет.

— Суд вас не защитит, господин Кремер.

— Вы не вправе требовать от меня сотрудничества с Зайлером.

— Договор не предусматривает вашего участия в решении вопроса о найме сотрудников.

— Это понятно.

— Если вы предпочитаете увольнение без предупреждения, пожалуйста, сморозьте какую-нибудь отчаянную глупость…

— Чтобы вы могли

уволить меня без предупреждения?

— Не выплачивая вам жалованья за четыре месяца.

— Вас прежде всего интересуют деньги?

— Не только. Если уйдете вы один, ущерб будет невелик.

— А если я сманю за собой еще нескольких коллег?

— Вот это уже могло бы иметь тяжкие последствия. Но этого я не опасаюсь.

— У вас и нет оснований опасаться.

— Должен признать, у вас трезвый взгляд на жизнь. Будет жаль, если вы уйдете.

— Я не могу работать с Зайлером.

— Это я принял к сведению.

— Мне самому жаль уходить, я успел полюбить свою работу.

— Вам вовсе не обязательно совсем порывать с «Миттагблаттом».

— Не вижу иной возможности.

— Ведь вы как будто писатель?

— Говорят.

— А что, если вы будете писать для нас два-три комментария в неделю?

— Вы это серьезно?

— Так же серьезно, как то, что я говорил вам о Зайлере.

— И я смогу писать что захочу?

— Кто ж вам помешает? Пишите себе комментарии. Это не так уж опасно.

— Вы что, дураком меня считаете?

— Давайте договоримся. Я предлагаю вам сто пятьдесят франков за каждый комментарий. Таким образом, вы не зависите от нас, а мы не зависим от вас.

Немного подумав, Кремер сказал:

— Если вы это предлагаете всерьез, то я согласен.

Фон Кенель встал, протянул Кремеру руку, и Кремер взял ее. Оба одновременно сказали: «Спасибо…»

Кремер ушел, а фон Кенель звонком вызвал секретаршу. Когда она явилась, он продиктовал ей гарантийное письмо Кремеру, а потом с удовлетворением произнес:

— Итак, самого строптивого мы одолели.

Заведующему отделом экономики Цоллингеру, человеку невысокому и полному, было всего двадцать восемь лет.

— Я слышал, — начал фон Кенель, — что вы намерены нас покинуть. Я хотел бы знать, в какой мере эти слухи соответствуют действительности?

Цоллингер, и всегда-то бледный, побледнел еще больше, уголки рта у него дрогнули, так что поначалу он даже не смог ничего ответить.

— В кабачке «Рыбацкая хижина», где любят коротать время господа редакторы, вы будто бы даже громко и недвусмысленно заявили: если это дерьмовое издательство восстановит Зайлера, я уйду.

— Этого… этого… — пролепетал Цоллингер, — я никак не мог сказать.

— Да ну? А почему вы этого никак не могли сказать?

— П-п-потому что…

— Может, вы были пьяны?

— Я не пьяница.

— Я и не утверждаю, что вы пьяница. Так почему же вы этого не могли сказать?

— Для меня это просто невозможно, — ответил Цоллингер.