Уютная, родная, сводная

Романова Наталия

Марк бывал в больницах, когда жил в России, три раза за всю свою жизнь. Два -

ребёнком, и почти ничего не помнил, и один раз его скрутило прямо на лекции,

карета скорой помощи неслась через весь город, чтобы сдать его дежурному врачу, который отрывисто говорил, скорей приказывал, и младшему персоналу, и пациенту. Меньше чем через час яркий свет операционной погас в глазах, а в следующее мгновение Марк открыл глаза уже в палате человек на восемь. Пока он сообразил, что может заплатить за отдельную палату, успел подружиться с парочкой толковых мужиков, закадрить медсестричку, которая делала ему уколы и комплименты его пятой точке, впоследствии, на прощание, он поимел её прямо

в процедурке, и решил не перебираться к платникам. Через четыре дня Марка выписали, оставив на память лист формата А4 и шрам от аппендицита. Кажется, за те десять лет, что его не было в стране - ничего особенно не изменилось. Те же запахи, те же палаты, те же быстро снующие по отделению улыбчивые медсёстры,

которые не видят не только посетителей, но и пациентов. Отца не было уже минут двадцать, когда дверь палаты открылась, на пороге появился отец и Лопоушка.

Лопоушка... Марк моментально узнал её. Она почти не изменилась. Странно, не изменилась, будто года, оставив свой след на отце, на нём самом, на Катерине,

Лопоушку обошли, обтекли тягучей рекой, не оставив следов. Почти не оставив.

Такое же бледное лицо, чуть покрытое полупрозрачными веснушками, светлые волосы, подстриженные под каре, упрямый взгляд, складка на переносице стала глубже, губы сжимались в более тонкую линию, а ушки всё так же торчали и казались полупрозрачными. Внеземная. Странная. Упрямая. Злая. Она была зла.

Наклонила голову вбок, посмотрела с ещё большим упрямством и, поджав губы,

подошла к Марку.
– Здравствуй, Марик, - голос был, тёплым, родным каким-то,

уютным, да, он был уютным. В нём был слышен тембр Катерины, почти один и тот же голос. Марк вздрогнул от очевидной схожести. Раньше это не было так заметно,

впрочем, Катерина тогда была молоденькой, сейчас, став женщиной - она в точности повторяла мимику и жесты своей матери. Это было пугающе. -

Здравствуй, Людмила, хорошо выглядишь, - Марк скользнул взглядом по худой фигурке женщины в тёмно-сером трикотажном костюме. Бронислав возвышался за худенькими плечами, как скала. Стоял так, словно всегда там был. Довольно странное ощущение. Марк поморщился и отвёл глаза.
– Люда, Марик хочет тебя спросить, - Бронислав говорил за её спиной и смотрел не на Лопоушку, а скорее на

Марка.
– Что ты хотел узнать? - она вздохнула и начала садиться на диван, Марк отошёл на пару шагов. Стоя он был ещё выше маленькой Лопоушки, присевшей на краешек дивана, пришлось сесть рядом. Разговор, судя по упрямо сведённым бровям и обстановке, предстоял долгий.
– Катерина моя сестра? По отцу? - он прямо смотрел на Лопоушку, не думая отводить взгляд, не сейчас.
– Люд, я могу сделать ДНК-тест, и я его сделаю, поэтому скажи мне, здесь и сейчас. Лопоушка отвернулась и стала разглядывать пейзаж за окном. Собственно, из пейзажа там было только небо - девятый этаж, - но, видимо, чрезвычайно занимательное. Она смотрела очень внимательно, очень. Словно там шла демонстрация сотворения мира, не меньше. Марк дёрнул себя за волосы в нетерпении, мотнул головой, сжал губы до боли, чтобы не заорать на неё. Простой вопрос, чёрт возьми!
– Зачем, зачем ты снова поднимаешь эту тему? - Лопоушка перевела взгляд на Бронислава, голос звучал ломко, как треск пересохшего папируса.
– Я просила оставить нас в покое. -

Это не я, не мне, - отец выразительно посмотрел на Марка. - Это важно.
– Оставь

Катю в покое, Марик, - Лопоушка уставилась на Марка взглядом бультерьера, -

оставь. Мало того, что случилось тогда? Зачем ты снова приехал, для чего начинаешь?..
–

Люд, тогда... - Марк не знал, что сказать. Он не думал извиняться, не собирался ничего обсуждать, не хотел даже говорить на эту тему. Может быть потом, когда-нибудь, но не сегодня. Он не готов. Лопоушка была по уши в дерьме,

хотелось не просто наорать на неё, растоптать её словесно, на самом деле хотелось съездить ей по лицу. По бледному, с такими же бледными веснушками, лицу.
– Ты совратил её, испортил, изнасиловал, всё из-за тебя, - она выговаривала Марку, как младшему школьнику. Марка подбросило вверх, как если бы он сел на раскалённую сковороду, и на ней шкворчало масло. Или его задница. - Я не насиловал, она... -

Сама? - Лопоушка горько усмехнулась.
– Сама? - Нет, - он повысил, наконец, голос,

скрипнув зубами, кажется, лишив их эмали. - Ты права. Я совратил, я испортил и изнасиловал, хотя, если у тебя есть хотя бы немножечко мозгов, ты прекрасно понимаешь, что это было не насилие! Бронислав попытался остановить Марка,

напомнив, что они в больнице, а Людочка себя плохо чувствует. Людочка! Уже

Людочка! Плохо себя чувствует. Хорошо, что Марк сейчас счастлив! И отлично себя чувствует!
– Заткнись, нахрен, - Марк прошипел отцу и резко повернулся к

Лопоушке. - Я любил её, чтобы ты знала, любил, скорей всего, я делал это через задницу, но любил. Люд, твоя дочь, возможно, сегодняшнюю ночь провела с братом, это, по-твоему, шутки? По-твоему, нужно продолжать молчать, заставить пройти меня и её экспертизу? Не думай, что я это спущу с рук, понятно? - злость просто затапливала Марка, до самой макушки. Да сколько можно-то?! Земной шар стал крутиться в обратную сторону? Законы физики перестали действовать?

Почему он стучит в эту стену и не чувствует даже шишек на своей голове?

Невозможно проломить стену, которая попросту отодвигается на расстояние следующего шага.
– Богдан, - вдруг произнесла Лопоушка и замерла, смотря на

Бронислава, похожая на мышонка в мышеловке-ловушке. - Что? - Кто? - в один голос проговорили отец и сын, смотря на женщину, ставшую ещё меньше и бледнее, отчётливо стали видны синяки под глазами и морщины в уголках глаз,

опущенные уголки потрескавшихся губ и бледные брови, которым давненько не придавали форму.
– Богдан?! - взревел отец. Из палаты, напротив поста медсестры,

выглянула женщина и уставилась на Бронислава, выразительно прося его заткнуться. Пришлось уже Марку напоминать отцу, что Людочка плохо себя чувствует, и где они находятся. Лопоушка была не похожа на себя. Испуганная,

сжавшаяся, она смотрела на Бронислава, поверхностно и быстро дышала.
– Я

говорила, Катюшка не от тебя, Боря...
– Богдан, значит, - голос Бори стал ровным,

словно он читал сертификат на алкоголь и сравнивал с данными на бутылке. - Он знает? - Да, - Лопоушка отвечала тихо. - И что? - Он... ты же знаешь.
– Знаю, - рот отца скривился.
– Ты должна была мне сказать, - он спокойно смотрел на Люду.
–

Просто сказать, а не... - Я виновата, прости, - пальцы у Лопоушки были тонкие, как прутики, ладошка маленькая, ломкая, кожа на руках сухая. Почему-то сухость показалась Марку признаком уязвимости. Он посмотрел ещё раз на Лопоушку, она разглядывала свои руки с синими выступающими венками. Глянул быстро на отца,

тот молчал.
– Богдан? - он не знал, кто такой Богдан, и не хотел знать, зато он точно знал, что его отца зовут Бронислав. Не Богдан. Этого было достаточно. Пока, во всяком случае - это был максимум информации, которая требовалась Марку.