Ужасная саба и ее хозяин
Шрифт:
От слов "все с тобой делать" Лейтис завелась, немедленно, представив себе очень разное "все". Разумеется, о порке даже мечтать не стоило, но Лейтис тут же отмахнулась от этой грустной мысли когда ей было так хорошо, принявшись думать о куда более реалистичном, но тоже приятном. Ну уж поводок он, наверное, не откажется привнести в их игры и сзади отыметь, и, может, хотя бы намекнуть на связывание? Распорка между ног, руки за спиной и Эйдан который рассказывает ей, что дело сабы молча сосать, а не ждать, пока ее будут заводить и ласкать, так что теперь он ее отымеет насухую, чтоб не выступала… Наверняка ее фантазии зашли слишком далеко, дальше, чем он стал бы себя вести с ней, но рядом с ним представлялось так сладко. И Лейтис все же тихонько, совсем немножечко повоображала про Эйдана с ремнем в руке, который
Когда Эйдан оторвался от ее губ, Лейтис сообщила:
— Это магическая "вечная" покраска, ее не так просто свести. Вот если бы тебе не нравилось — было б проблематично.
Эйдану не могло не нравиться: волосы были… как отражение самой Лейтис. Откровенно вызывающе, почти по-детски трогательно, очаровательно женственно и сексуально, и обаятельно — все сразу, как сама Лейтис, которой тоже были нужны одновременно строгость и нежность, жесткость и мягкость, страсть и ласка. Которая была такой разной, оставаясь единственной и неповторимой собой. Его саба, его… другой такой нет, для Эйдана точно не существовало никого, кроме нее, ему не был нужен никто, кроме Лейтис. И он и правда хотел с ней всего, хотел нежно и неторопливо заниматься с ней любовью сейчас, чтобы она чувствовала, как нравится ему, как он заботится о ней — и уже мечтал о завтраке. О том, как она встанет перед ним на колени. Как он снова возьмет ее на поводок… ей нравился поводок, ей нравилось, когда ее тянули за ошейник, он проверил вчера, ему хотелось узнать. Узнать, что она любит, когда ее придавливают к кровати. Когда удерживают руки. И значит, если она не против, а вовсе наоборот — можно продолжить… И привязать ее потом уже наконец к этой гвитирианской кованой спинке, что он столько раз представлял в своих фантазиях. Конечно, его мечты заходили куда дальше допустимого, и думать сейчас о том, как по ее красивой кругленькой попке со всего маху проходится стек, оставляя на ней огненно-красные следы, было слишком, чересчур. И Эйдан старательно отогнал от себя эти мысли, сосредоточившись на том, что с ней делать можно. Этого уже было невообразимо много. И Эйдану хотелось любить свою Лейтис всеми возможными способами.
— Мне очень нравится, — заверил он, продолжая перебирать пальцами волосы, поглаживать по голове. Он перебрался пальцами на черную половину волос и одновременно обхватил губами мочку ее ушка, тоже совершенно прекрасного. — Это очаровательно дерзко и очаровательно мило одновременно. Как ты. Чудесно. Очень тебя хочу, девочка моя, — он шумно вздохнул и скользнул рукой между ее ног, лаская внутреннюю сторону бедра, продолжая делать все неторопливо и нежно, наслаждаясь каждым прикосновением к ее телу.
— Я очень дерзкая и непокорная саба, — согласилась Лейтис, — Это ведь тоже чудесно, я надеюсь?
— Восхитительно, — от всей души ответил Эйдан. Потому что в нем с новой силой вспыхивало желание от одних ее слов. Дерзкая, непокорная, которую так приятно покорять… так сладко, так хорошо. Видеть, как Лейтис смотрит на него сверху вниз, ловя его слова, его приказы каждой клеточкой собственного тела, трепещет вся, чувствуя его власть над собой. Удовольствие. Бесконечное. Знать, что она, чудесная строптивая девочка, покорится ему не из страха, не силой, а потому что хочет, жаждет не меньше, чем он жаждет ощущать ее в своей власти. — Чудесно дерзкая, очаровательно непокорная, потрясающе строптивая. И хозяин знает, что с этим делать, — последнюю фразу он шепнул ей на ухо, совсем тихо, одновременно нетерпеливо скользнув ладонью вверх между ее ног, чтобы добраться до самого главного, до того места, которое принадлежало только ему. Которое он сейчас тоже будет покорять, снова, иначе, чем вчера, ласково, нежно, ничуть не менее прекрасно.
Целовать ее самыми трепетными поцелуями и представлять, как позже будет совсем иначе, как он одним словом или движением руки поставит Лейтис на четвереньки, как скажет, что дерзкие непокорные сабы нуждаются в том, чтобы их воспитывали
— Это самое лучшее для сабы — когда хозяин знает, что с ней делать, — промурлыкала Лейтис, жмуря глаза от удовольствия, — Самое правильное. Когда хозяин знает, что делать, сабам даже не хочется капризничать и вредничать, потому что им и так хорошо.
— А чего хочется сабам сейчас, чтобы им стало совсем хорошо, м? — шепотом спросил Эйдан, снова теребя губами ее ушко. Это был вопрос, на который Эйдан прекрасно знал ответ, и тут же ответил, движениями своих пальцев лаская ее там, где ей больше всего хотелось, исследуя, пробуя, изучая, как ей приятнее и слаще.
"Я буду знать, что делать, девочка моя. Буду для тебя. Всегда, всегда буду, понимать, чувствовать, думать, решать — чтобы тебе было хорошо. Я хочу, чтобы тебе было всегда хорошо, моя сладкая Лейтис", — думал он, продолжая шептать вслух, какая она красивая, очаровательная и желанная. Он ощущал Лейтис сейчас, их связь, пока совсем хрупкую, распускающаяся, как цветок, окутывающую Эйдана дивным ароматом страсти Лейтис, ее удовольствия, ее радости оттого, что они вместе. Все время, пока они двигались в неторопливом ритме любви, ускоряющемся постепенно, чтобы оборваться на самой высокой ноте удовольствия, накрывшего их одновременно. И это было самое прекрасное утро, которое Эйдан только мог себе представить. Которое должно было стать еще прекраснее, потому что их ждал завтрак.
К завтраку Лейтис спустилась в одном халате на голое тело, все равно снимать, так зачем напяливать лишнее? Хотя это так только называлось — завтрак, поесть она уже по всему рассчитывала после того, как Эйдан отправится на работу. Посидит на кухне с Тэвишем, будет уютно. А Эйдан напротив появился при полном параде, в очередном красивейшем синем сюртуке, который ему очень шел, хотя обычно завтракал он одетым по-домашнему. Но Лейтис отлично поняла зачем: одетый как для работы он был в куда более сильном положении, чем в халате. И когда она такая беззащитная голая и в ошейнике, встанет перед ним на колени, это сразу будет о том, что он хозяин положения. А еще это был не самый тонкий намек на то, что это Лейтис хочет и ей нужно, а Эйдану — не очень и он лишь возможно снизойдет к ней, что было само по себе прекрасно. Именно так. Он очень хорошо понимал ее потребности. Ее хозяин, самый властный доминант Луденвика.
Когда она вошла, Эйдан уже сидел за столом и с самым невозмутимым видом нарезал на кусочки жареную колбаску, ловко и очень элегантно орудуя ножом и вилкой. Он медленно повернул голову к Лейтис, окинул ее с ног до головы пристальным взглядом, который, казалось, можно было почувствовать физически, и слегка кивнул на стул слева от себя, напротив которого стояла ее тарелка. Сам он, разумеется, сидел с торца, во главе стола.
— Можешь сесть, — сказал Эйдан и вернулся к колбаске. Снисходить он к ней собирался явно не сразу. Впрочем, когда Лейтис уселась и взяла в руки приборы, он тут же отложил свои и, наклонившись к ней, очень уверенным хозяйским движением раздвинул полы ее халатика, так что получилось совсем уж неприлично глубокое декольте. — Так намного лучше, — сообщил Эйдан, погладив пальцами между ее грудей.
— Как скажете, хозяин Эйдан, — согласилась Лейтис и приступила к яичнице, пока она еще теплая. Ела она ее неторопливо и изыскано, по всем требованиям этикета, прекрасно зная, что это выглядит очень провокационно. Все это напускное смирение, опущенные глаза, изящные движения. Пусть вот тоже помучается, раз решил тянуть.
Хватило Эйдана, впрочем, ненадолго — точнее говоря, он просто дождался, когда она приступит к еде, чтобы почти сразу сказать:
— Хозяин должен заботиться о тебе, Лейтис, — и снова уставиться на нее очень пристальным взглядом. — О том, хорошо ли ты ешь… Встань, — он махнул левой рукой вверх, чтобы тут же указать пальцем вниз, на пол возле своего стула: — на колени, — и воткнул вилку в кусок колбаски.