Узкий путь
Шрифт:
– Квартира в довольно приличном состоянии, - начал он солидно, - и цена меня устраивает, но об этом мы еще успеем поговорить... а сейчас, дорогой, - слегка сбился он, - сейчас потолкуем о печальном для вас предмете... Я ведь обо всем догадался, я понял. И вам не следует утаивать от меня правду, напротив, доверьтесь мне, откройте мне душу.
– Сироткин мягко провел в воздухе рукой, как будто собираясь погладить продавца по голове и тем поощрить его к откровенности.
– Вы, безусловно, уже смекнули, о чем я, не так ли? Я знаю, ваше сердце изболелось... Вас терзают и запугивают скверные людишки, но я-то не мучаю вас, а хочу вам помочь. Да, я о них, о тех негодяях, которые стоят за вашей спиной и самодовольно потирают ручки в уверенности, что у дело у них сладилось, а мне утерт нос...
Продавец не оглянулся проверить достоверность заявлений покупателя, однако в его глазах
– О чем это вы?
– спросил он.
– Я о людях, которые мнят себя неограниченными хозяевами жизни и думают, что им все позволено, но забывают при этом, что существует и другой сорт людей: тоже дельных и даже ухватистых, даже зубастых, в общем, оборотистых парней, поймавших жар-птицу, но отнюдь не похоронивших в себе благородство и лучшие традиции...
– Я не понимаю, - с досадой прервал эту пылкую речь хозяин.
– В чем дело? Для чего вы мне все это рассказываете?
– Перестаньте, ну, прекратите все эти увертки, играйте в открытую! воскликнул Сироткин со смехом, который должен был, по его версии, расположить к нему боязливого и отчаявшегося продавца.
– Я пришел не препираться с вами, не темнить и не смущать, не пугать вас. Давайте начистоту, то есть поговорим как мужчина с мужчиной. Грубо говоря, вы наложили в штаны со страху, но я вам обещаю это дело деликатнейшим образом поправить, только положитесь на меня. Я пришел снять камень с вашей души, освободить вас от кошмарного сна, в котором вы с некоторых пор живете, убедить вас, что вы не одиноки и в моем лице найдете верного и надежного друга.
– Я хочу продать квартиру, - произнес хозяин угрюмо.
– Вы ее видели, даже вволю насмотрелись. Если вас устраивает - ударим по рукам. А что вы сейчас такое говорите, я этого не понимаю. Вы, наверное, выпили.
– Не станете же вы меня уверять, будто я один откликнулся на ваше объявление?
– Желающие уже приходили.
– Так! И что же?
– Обещали подумать.
– Подумать? Ловко же они вас провели! И вы поверили, что они будут думать? У вас даже нашлось для них такое простодушное допущение, что эти люди способны думать? Но я вам говорю, у них одна задача: отхватить кусок пожирнее, сожрать соперника с потрохами. Уж я-то знаю! Они хотят одного: обмануть нас с вами. И вы уступаете? Поддаетесь нажиму и угрозам? Поднимаете лапки кверху? У меня такое впечатление, что вы согласны даже валяться в куче дерьма и жрать это самое дерьмо, лишь бы сохранить свою жалкую жизнь! Короче говоря, вы продолжаете потворствовать им, несмотря ни на что? Несмотря на то, что я пришел вам на помощь?
– Я обойдусь без вашей помощи, - проявил признаки нетерпения продавец.
– А вы - посмотрели, и слава Богу... Ну а свои странные соображения и выводы лучше оставьте при себе.
Он жестом пригласил Сироткина к выходу, и Сироткин тактично обошел его стороной, полагая, что будет внушительнее и доходчивей, если он станет апеллировать издали, а не стоя живот к животу с этим трудным человеком. Однако он мысленно натолкнулся на стену отчуждения и ничего не сказал. И тогда он понял, что этот человек, которого его душа нечаянно вызвалась опекать, непрошибаем. Символы, созданные им в его низенькой и хмурой жизни и под ворохом которых он прячет страх, не столь гибки, как его, Сироткина, символы, теперь смахивающие на конфетные обертки, которые можно выбросить, а можно и сохранить в память о детских радостях. Пожалуй, этот человек ороговел и бесполезно думать о том, чтобы помочь ему, защитить его от темных сил.
Спускаясь по лестнице в солнечный водоворот улицы, Сироткин решил, что внешне его поступок выглядит более чем странно, даже больше, чем то позволил себе отметить продавец. Но это не значит, что он действительно сошел с ума; просто бывает нелегко внутренние мотивы так раскрыть в действиях, чтобы совершенно не пострадала их логика и естественность. Для него естественно прийти на помощь человеку, в котором он к тому же заинтересован, и не его вина, что этому человеку показалось странным и неожиданным, когда незнакомец вдруг прямо заговорил с ним о глубоко спрятанном, личном. Сироткину и прежде случалось поступать подобным образом. Нет, не его вина, что продавец принял его за сумасшедшего.
И вот теперь Сироткин, анализируя случившееся и понемногу восходя к обобщениям, спрашивал себя: все ли в порядке с головой у этого хмурого продавца? у Конюхова? у Сладкогубова?
Он вернулся домой и посмотрел по телевизору плохонький фильм, смотрел же потому, что работа телевизора подтверждала ему непрерывность и нескончаемость жизни. Речь в фильме шла о многочисленной и шумной семье, с ее противоречиями между старшими и младшими и суровой борьбой за выживание, а в финале драмы глава семьи, высокий костлявый старик с замашками крутого хозяина и даже скряги, сказав, в роде напутствия детям и послесловия к собственной жизни, проникновенную речь, умер. Это как-то остро коснулось сироткинского существа. Он забыл, что буйно плакал на похоронах своего отца, ему возомнилось, что он как раз не уронил и слезинки, что с этой стороны он нечист и очень уязвим для острозорких критиков, а вот сейчас уже сдерживаться невозможно, поскольку правда в том, что он должен был горько и страстно оплакать отца, и пробил час, когда эта правда раскрылась перед ним как бездна. У него сразу заболело горло от начавшихся, как горячка и бред, рыданий. Он рыдал в голос, сжимал кулаки и топал ногами в пол, напугал старую собаку и обратил в бегство кота. Потом он свалился на диван, смотрел в потолок невидящими глазами, а по щекам катились слезы, пропадая на больших, выпяченных губах. Он знал будничным (как если бы каждый день выбирал минутку-другую для рыданий и привык) знанием: что-то высокое и чистое войдет в его душу после этих слез, уже входит, вступает в права владения. Он не расскажет о них Ксении, но ему будет что порассказать ей.
***
Вновь можно было видеть Сироткина шагающим к центру города. Низко проносились с механическим шелестом голуби, и глаза отставного коммерсанта буравили их сизые лаконичные тушки протестующей яростью существа, признающего только свой вид. Он пристально всматривался в мелькающие лица прохожих, но их текучесть сливалась для него в одно лицо, на котором он задерживал испытующий и многозначительный, долгий взгляд, как если бы тайное всех этих растворившихся в целом людей внезапно сделалось явным для его проницательности. Но думал он лишь о проклятом продавце, и столько истратил энергии на этого негодяя, столько сил и чувств, что в конце концов возненавидел его и постиг: не стал бы этот человек продавать квартиру, если бы у него все было чисто. Почему он продает? У него есть другая квартира? Где он собирается жить после продажи этой? Что таится за его молчанием и хмурыми взглядами? Все в высшей степени подозрительно. Вопросы горели под ногами, как чужая земля, он шел по ним, как по битому стеклу, но положение в значительной степени спасало то, что он чувствовал себя пребывающим на неком водоразделе, и по одну сторону все было хорошо, тепло, обнадеживающе - его вотчина, а по другую и пахло скверно, и надежда всякая рушилась, и все живое жутко страдало - эта сторона принадлежала продавцу, врагу рода человеческого. И, казалось бы, достаточно отказаться иметь с ним дело, чтобы застраховаться от попадания в дурную историю просто пальцем в небо... но почему же этот прохвост решил, что допустимо вести нечистую игру именно с Сироткиным, взять Сироткина за кролика, почему возомнил, что у него есть шанс провести Сироткина, что можно думать о Сироткине как о простофиле и безнаказанно издеваться над ним?
Сила ненависти, подозрительности и вовлечения в мрачную стихию продавцовой тайны расшатывала дух Сироткина, и, не собранный, не могущественный, а разбитый и болезненно озабоченный, он покачивался среди прохожих, как густой плевок в луже. Нехотя и стыдливо входило его отражение в пыльные стекла витрин, и он диктовал кисло ухмылявшейся памяти: за ночь осунулся, подурнел, на лице печать безысходности и трагизма, за все это взыскать с кого следует! Дверь открыл все тот же низенький и хмурый. При виде Сироткина судорога на мгновение паутинкой накрыла его небритую физиономию, и он проговорил, как если бы даже простонал:
– Опять?
Поскольку никаких приглашающих внутрь жестов сделано не было, Сироткин с упреждающей поспешностью занял позицию непосредственно на пороге, надеясь этим не только предостеречь хозяина от вероятной попытки захлопнуть перед его носом дверь, но и заставить с вынужденной вежливостью посторониться. Однако хозяин определенно предпочел ввязаться в борьбу, завозился каким-то смышленным гадом, выставляющим из своих укрытий устрашающе злые глаза и вертлявое ядовитое жало. Прежде всего, он и не подумал посторониться, напротив, с очевидной активностью заслонил собой от гостя свое логово и расположился перед ним со всей наглостью злоумышляющей и самоуверенной натуры. Во-вторых, сделал немыслимо вульгарное и подлое лицо. В третьих, Сироткин явственно ощутил, что на хрупкое вещество его беззащитности хлынула мощная волна преступных флюидов. От незавидности своего положения Сироткин стал торопливо и отчасти как будто заискивающе обеспечивать себе словами право находиться здесь и говорить с продавцом, какие бы угрожающие позы тот ни принимал.