В чём измеряется нежность?
Шрифт:
– Да. До скорой.
– Она сделала длинный выдох и направилась к подъехавшему такси.
Как только Коннор остался один, тишина и умиротворение заполнили его до краёв, расцвели полуулыбкой в уголках рта. Взяв с журнального столика плеер Хэнка, лёг на диван, надел наушники и погрузился в жаркие грёзы о прошлой ночи. Через несколько минут из спальни вышли Хэнк и Сумо. Умывшись в ванной, Андерсон тихонько прошёлся до гостиной, волнуясь, что вновь мог появиться не вовремя. Не обнаружив в доме Мари, он огорчился, что так порядочно и не обменялся приветствиями, не считая вчерашней неловкости. Тихо подкравшись к потерявшему
– У кого-то хорошее настроение, смотрю.
– О!
– Коннор резко стащил с головы наушники.
– Доброе утро!
– Опустил на пол стопы и с хитрецой улыбнулся.
– Я тут наконец по-настоящему распробовал одну песню из твоих любимых - возвышенный и пылкий гимн подлинной мужской страсти, не меньше.
– Головы только не теряй, любовничек!
– Хэнк гоготнул и почесал затылок.
– У нас есть чего пожрать? А то готовить так неохота…
– Будто когда-нибудь бывают дни, когда тебе «охота». Вон, на столешнице стоит, у плиты.
– Супер. Нихера не надо делать - прекрасное начало дня!
Пока Хэнк с аппетитом уминал завтрак, кидая ласковые и весёлые реплики в сторону жующего корм Сумо, Коннор заваривал кофе. Ему было счастливо, что наконец-то у них совпали выходные, и можно было провести день в уютной семейной обстановке.
– Ты ночью так заржал в ванной, что аж стены сотрясались, - оживлённо подтрунил Коннор, ставя перед Андерсоном кружку, над которой вился ароматный пар.
– Да чего-то вспомнил, как ты несколько лет назад на этом самом диване, где вчера поимел свою драгоценную Мари, заливал мне, что вы всегда будете только друзьями.
– И вправду… Хм, я тогда и представить не мог, что до этого может дойти. Это ты мыслил человеческими категориями и клише из массовой культуры, а я верил, что во мне напрочь отсутствует способность испытывать романтические чувства.
– Зато как приятно теперь с гордостью заявить «я же говорил».
Подъехав к дому, Мари заметила на противоположной стороне дороге миссис Джонс - пожилую соседку со старческим маразмом, которая иногда выходила из дома босая, в одном только ночном платье. У Джонсов были временные финансовые трудности, и они не могли позволить себе сиделку или пансион для престарелых. Поэтому иногда по неосторожности упускали свою старушку из вида, и Мари прекрасно знала об этом, так как пару раз уже провожала беглянку домой.
– Миссис Джонс, здравствуйте!
– Она помахала рукой, подбегая к старухе.
– Опять решили погулять в одиночестве?
– Деликатно улыбнулась и жестом предложила взять себя под руку.
– Давайте-ка я отведу вас к дому, а то родные будут переживать: они вас очень любят.
– А? Мэри, это ты? Я собиралась в театр.
– Далековато пешком будет. Да и платье холодное для октября у вас.
– Какая ты красивая, Мэри. Глаз не отвести! Вот бы мы пошли вместе в театр, - сокрушалась миссис Джонс, тряся лохматой седой головой.
Как только они ступили на бетонную дорожку, ведущую к крыльцу, старушка вдруг остановилась, приоткрыв беззубый рот, и устремила мутный взор к небу, морщась, будто вот-вот сейчас разрыдается. Она высматривала не то птиц на проводах, не то самолёт в вышине, среди облаков. Затем вдруг взглянула в лицо Мари безумными глазами и пробормотала едва сдерживая слёзы:
– У моего ангела и работы сейчас навалом, так что его действительно бессмысленно куда-то там звать.
– Мари издала добрый смешок.
– Позови, позови, - шептала старуха, уставившись себе под ноги, - и он не придёт…
Ночью к Мари вернулись старые кошмары. Она лежала парализованная и раздетая в промозглом сыром подвале, а её стопы были обвиты липкой паутиной. С потолка свисала смердящая слизь, по углам раскиданы засохшие ветки и грязные листья. Пауки свили меж пальцев коконы, куда отложили свои яйца. Они неустанно ползали мохнатыми лапками по нежной коже, жрали плоть изнутри. Из дальнего коридора послышались грохот и шорох - неугомонные шаги. Он был здесь. Он никогда не уходил. Он ищет её. И скоро найдёт. Сцапает, утащит во мглу, надругается, сожрёт!
«Коннор!
– закричала изо всех сил, давясь слезами.
– Коннор!»
Поднялась с влажной подушки и затряслась в рыданиях. Схватила с прикроватной тумбы телефон и набрала заветный номер. Бесконечные гудки. Ожидание. Ужас. И наконец-то любимый голос.
– Чего случилось?
– промямлил он в микрофон, зевая.
– Ты здесь? Как хорошо! Как хорошо, - бормотала она, задыхаясь и утирая слёзы.
– Мари, ты плачешь? Что с тобой?
– Он вмиг оживился.
– Да ничего. Прости. Я дура такая. Просто хрень всякая снится опять, как в детстве. А у меня ж сразу рефлекс - тебя искать. Хорошо хоть не помчала в трусах по улице, как идиотка, а то я умею, - прогнусавила виновато Мари.
– Никакая ты не идиотка. Всё в порядке.
– Он тяжело вздохнул и помолчал несколько секунд.
– Звони, если тебе страшно, можешь даже приезжать. Хотя нет, давай лучше я сам приеду.
– Что ты, не стоит! Извини, что подняла тебя в такой час.
– Ты же знаешь, я всегда отвечу, когда позовёшь.
– Конечно.
– Она успокоилась и сомкнула веки.
– Спасибо тебе. Добрых снов, мой ангел.
***
Последний раз он был в её комнате вечность назад. Во мраке остывшего июльского зноя впервые испытал треклятую жалость. Бабочка, трепыхающаяся в грязной паутине. Он видел её всю - каждое оборванное крылышко со стёртой пыльцой, ощипанные лапки, сдавленное тельце - красота на пороге смерти. С тех пор её дверь каждую ночь была заперта на щеколду. Паук голодал.
Проснулся на полу гостиной. Голый и всё ещё пьяный. Из окон по нему стрелял пасмурный рыдающий свет, его прекрасный сад тошнило горстями пожухлых листьев, слетевших с поникших деревьев.
Тошнота.
Она с ним бессчётное множество лет. Роберта тошнило от себя.
Перевернулся на бок, к самому краю ковра - краю разверстой холодной могилы. Почему он сейчас вспоминает тот день? Свой тихий шаг, рваное дыхание, щель приоткрытой двери. Двенадцатилетняя Бет проснулась в гостевой комнате, безмятежно потянулась и сняла с себя старинную ночную сорочку, что ей дала его бабушка. Он запомнил каждый изгиб нагого юного тела, игривый поворот головы: взглянула бесёнком прямо в открытую щель и кокетливо рассмеялась.