В чём измеряется нежность?
Шрифт:
– Ясненько.
– Она одобрительно закивала.
– Пойду за Коннором тогда, а то соскучилась по нему, сил нет! И, пап, когда мы вернёмся, не заходите, пожалуйста, в мою спальню до утра.
– Без проблем.
– Тогда пока! Я убежала!
И через пару секунд хлопнула входная дверь, а затем резво повернулся ключ в замке.
– Так, погоди, что, что она сказала?!
– встрепенулся Роджер, наконец уловив смысл сказанного.
– Что значит, не заходить в её спальню?!
– Родж, ты как маленький, ей богу.
– Кларисса ласково улыбнулась, гладя мужа по спине.
– Она уже взрослая девочка и давно закрывает дверь на щеколду.
– Да как же, да они же… Так этот пластмассовый ублюдок мою дочь с детства окучивал? Соломку на будущее
– Он теперь не пластмассовый. И перестань уже с ума сходить! Что вот за чушь сморозил?
– Клэри взяла с подлокотника пачку сигарет и закурила.
– Они друг друга знают много лет, всё будет хорошо. И ты поздно распереживался: у них это летом началось.
– Дак она молчит, ничего не рассказывает даже…ну, что у них отношения.
– Это тебе она ничего не рассказывает, - похвасталась она и деловито выпустила колечко из дыма, - а со мной поделилась сразу, как мы из Греции прилетели. Остуди голову и выдохни. Всё уже давно случилось. И я тебя очень прошу, не устраивай только Коннору сцен. Он очень любит нашу Мими, ты и без меня знаешь.
Темнело, и по сырым улицам шнырял голодный сумрак, зажигая фонари. Мари запрокинула голову и очарованно поглядела в чёрную высь, по которой растекались тонкие розовые кляксы-облака: «Какой необъятный холодный простор. Небо поэтически высокое, драматичное, отчуждённое от всего живого. Так странно и мрачно на душе. Загадочно, как в чёрно-белом кино. Словно сегодня кто-то непременно должен умереть…» На противоположной стороне дороги она увидела бредущую сквозь темноту миссис Джонс в ночном белом платье - светящуюся подобно призраку старины, что не может найти покоя. Мари подбежала к ней, чтобы как можно скорее отвести домой, но старушка начала жалобно причитать и отпираться, совсем не узнавая в ней милую соседскую девушку. «Позови своего ангела - и он не придёт. Приползёт лишь с рассветом, на раздробленных крыльях, - бормотала миссис Джонс, нездорово качая растрёпанной головой.
– Позови. Не придёт. Не придёт. Не услышит, не узнает, не спасёт…» - и горько заплакала. Мари сделалось жутко. Силком проводив и передав старушку на руки родственникам, заказала такси до Департамента и долго пыталась в дороге вернуть себе весёлый настрой.
Вбежала в стеклянные двери участка, словно на ковчег взошла, ощутила успокаивающую безопасность. Издалека приметила Коннора: склонился над рабочим столом, рассматривая папку с фотоматериалами. Бросилась к нему со всех ног, прижалась к тёплой спине холодной щекой, обвила крепкий стан и сцепила руки в замочек на животе своего милого друга. «Я тебя краду, - простонала в ткань рубашки.
– Пошли скорее отсюда!» - поцеловала несколько раз в лопатку и прижалась теснее.
Как только Коннор покончил с делами, отправились гулять по любимым местам рядом с домом Мари. Впервые за долгое время ей было спокойно на душе. Аллея, по которой они шли, была почти безлюдна, но двое ребятишек, брат с сестрой, оживляли её громкими визгами, смехом и топотом резиновых сапожек. Поднимали горсти мокрых листьев и, хохоча, кидали их под ноги улыбающимся родителям, шагающим под ручку. Мари не перебивая слушала своего спутника и вглядывалась в яркий голубой огонёк вдалеке, воображая, что это волшебный посланник из будущего, возвещающий о грядущем счастье. Коннор рассказывал о том, как несколько дней подряд смотрел в интернете дома на продажу: осторожничал в выражениях, боялся спугнуть её чрезмерной решительностью.
– Мне нравится.
– Она почувствовала недосказанность в его голосе.
– Хочу завтра посмотреть вместе с тобой. Кстати, правильно делал, что выбирал в нашем районе. Тоже пока не особенно хочу переезжать далеко отсюда.
– Значит, поближе к твоему или моему дому?
– Коннор вмиг приободрился.
– К твоему. Папа с Клэри вдвоём, им не скучно. А вот Хэнку будет тоскливо в одиночестве, сможем чаще приходить к нему или приглашать.
– Очень практично. Спасибо, что заботишься о моём старике.
Рядом послышались два тоненьких шёпота: «Я стесняюсь!
– Добрый вечер, - важно и галантно начал мальчуган, ёрзая подошвой сапога по песку.
– Это вам, - продолжила девочка, и дети синхронно протянули им два ярких венка из кленовых листьев - уже начинающих сереть и сохнуть, но всё ещё радующих глаз буйством осенних красок.
– Вы очень красивая пара. Как мамочка с папочкой, - смущённо буркнула напоследок девочка, схватила брата за руку и дёрнула прочь.
– Спасибо!
– растерянно крикнула им вслед Мари, желая донести до ребят благодарность.
– Очень неожиданно, - произнёс Коннор, с улыбкой крутя в разные стороны венок, чтобы получше рассмотреть, - и мило.
– Агась, - задумчиво поддержала Мари, всё ещё глядя на удаляющихся детей.
– Какие они замечательные. Такие кареглазенькие… - добавила шёпотом, сминая пальцами бархатистые листья.
Обратно шли молча. Коннору хотелось продолжить разговор, но он видел на лице Мари потерянность и всё разгорающуюся печаль.
– Ты можешь поделиться. Я пойму. Знаю, из меня не лучший кандидат в мужья, да и обо всех возможностях семейной жизни со мной можно забыть, но…
– Всё в порядке, Коннор.
– Мари обернулась и посмотрела ему в глаза.
– Боже, да я вообще не из тех, кто мечтает о детях! Совершенно спокойно обойдусь до старости без наследников. Просто… Случись хоть крохотная возможность, я бы хотела, чтоб мои дети были похожи на тебя, - серьёзно и нежно подчеркнула Мари.
– Но у нас их не будет. Это ничего, не страшно.
– Легко поцеловала его в щёку.
Проходили мимо торгового центра, построенного десять лет назад. Когда-то Бет Эванс активно выступала за то, чтобы на этом месте сохранили сквер, но петиция не собрала достаточно подписей, и строительство продолжили. Неподалёку соорудили кафе для рабочих и вереницу бараков. Тех самых, по крышам которых девятилетняя Мария убегала промозглой ноябрьской ночью от кровожадного паука. Теперь от хлипких домишек не осталось и следа - на их месте красовались клумбы с примятой дождями газонной травой. Сердце Мари неистово забилось о грудную клетку, и каждый его удар будто стучался в дверь размытых годами воспоминаний. «Драматичное, поэтическое» небо над головой, казалось, сделалось ещё грустнее; звёзды попрятались за угрюмыми облаками, уступая место готовому пролиться дождю. Мари опасливо озиралась по сторонам, гоняясь за призраками мокрых покатых крыш и отсветами ледяной луны. Дома хороводили, расползались густыми подтёками, а из черноты выползал хромой серебряный паук. Почему вдруг серебряный? Таким он разве был? Всегда ведь косматый и чёрный. В точности, как его усы, пахнущие табаком вишней, которые она так хотела забыть… Но не смогла. Как и бесстыжие глаза, похожие на два куска помутневшего льда. До чего же она хотела всё это забыть! Забыть! Забыть! Его грязные влажные лобзания, грубость ручищ, вдавивших в матрас тонюсенькие запястья, страстные причитания, гадкую торопливость насекомого.
Разомкнув дрожащие губы, Мари оборвала дыхание, отпустила руку Коннора и с ужасом посмотрела себе под ноги. В груди жгло, не хватало воздуха. А из лужи на неё сверкал паскудный оскал дяди Роба. Мари начало мутить от отвращения. К нему. К себе. К собственной детской беспомощности и невозможности пошевелиться хоть раз, чтобы согнать паука. Лучше бы она обо всём забыла. Похоронила в изводивших разум кошмарах. Но она никогда не забывала. Ни на минуту. Ни на секунду подле него. Просто хотелось не думать, сделать вид, что это было неправдой, детской выдумкой и бредом. Стулом-монстром у шкафа в темноте, чью личину вскроет спасительный свет автомобильных фар. Но фары не могли прожечь до костей отвратительное лицо Роберта, не могли спугнуть его, выгнать из незащищённой спаленки.