В дни Каракаллы
Шрифт:
Наступил мутный рассвет. В его бледном сиянии мы увидели, что лагеря уже не существует: за ночь произошли какие-то перестроения, шатры исчезли, и воины стояли в строю, готовые по первому знаку выступить против неприятеля.
Так продолжалось вплоть до восхода солнца, пока лазутчики не выяснили и не определили местонахождение и силы врага. Дорога в Саварию была отрезана сарматскими конными ордами. Это весьма огорчило нас, так как теперь мы уже не могли возвратиться в Аквилею. Не приходилось и думать о том, чтобы направиться в Карнунт, об участи которого никто ничего не знал.
Вскоре мы снова увидели Цессия Лонга. Но на этот раз он не пожелал разговаривать с Вергилианом, занятый
– Вздвоить ряды! – приказал центурион.
Воины из двойного строя привычно и однообразно перестроились так, что получился строй в четыре ряда, и я удивлялся римскому военному искусству.
– Всем повернуться направо!
Центурия повернулась, как один человек.
– Следовать за значком!
Раздался глухой топот солдатских, подбитых гвоздями башмаков. Цессий Лонг наблюдал, как центурия проходила мимо него, спускаясь в долину, и мне показалось, что на грубом лице легата мелькнуло некое подобие улыбки.
Неожиданно появившись у повозок, все еще провожая глазами уходивших солдат, он сказал Вергилиану:
– Они как бы мои дети…
Я тоже смотрел на воинов без всякой ненависти, хотя они и служили Риму. Я знал, что эти разбойники не упустят случай украсть барана, соблазнить доверчивую девчонку, промотать до последнего асса в первой попавшейся на пути таверне солдатское жалованье или проиграть его в кости, но в опасности каждый из них грудью закроет товарища, поделится с ним последним куском хлеба. Солдаты терпеливо несут двадцатипятилетнюю службу в глухих лагерях, где ничего не читают, кроме воинских списков. За обитыми железом воротами уже начинается варварский мир или, в лучшем случае, лагерный поселок, с тавернами и лупанарами. Воины говорят на площадном языке, только отдаленно напоминающем искусные периоды Тацита или Цицерона, но за их широкими спинами римляне могут спокойно спать в теплых постелях. На берегах холодного Дуная, в знойной Африке, в туманной Британии, под жгучим солнцем Счастливой Аравии, среди германских дубов, в далекой Сарматии, где зимой волы, как по мосту, везут тяжкие повозки по льду замерзающих рек и вино разбитого сосуда сохраняет его форму, всюду ждут своего часа враги Рима.
В полдень мы присутствовали при такой сцене.
Во время одной из стычек с сарматами римляне захватили в плен юного всадника.
На нем была белая рубаха из грубого полотна, широкий кожаный пояс с медными бляхами, заменявший панцирь, и полотняные штаны, высоко перевязанные ремнями обуви. Обильные золотистые волосы были зачесаны назад и подрезаны на затылке. Батавы привели пленника к легату и бросили его к ногами господина.
Цессий Лонг не без любопытства стал рассматривать молодого варвара. Юноша стоял на коленях, опустив голову. Белокурые волосы упали ему на глаза, закрыли лицо. Аций подошел и безжалостно толкнул пленника ногою в солдатском башмаке в бок, а потом ударом кулака заставил его поднять лицо. Варвар покачнулся, едва устоял на коленях и со злобой посмотрел на префекта, но руки у него были связаны за спиной.
Легат пожелал допросить пленника.
– Аций, спроси его, какого он племени.
Префект задал юноше вопрос на одном из германских наречий, потом на другом. Пленник угрюмо молчал.
Голос у Ация был подобен звуку трубы:
– Эй, пес! Будешь ли ты говорить?
От усердия лицо у префекта побагровело.
Тогда один из центурионов обратился к юноше на языке, на котором говорят между собой сарматы и союзные с ними племена. Пленник понял, поднял лицо с разбитой губой и что-то ответил.
Легат с нетерпением посмотрел на центуриона:
– Что он говорит?
На лице у центуриона разлилась почтительная улыбка.
– Он говорит, что отец его вождь и даст за сына выкуп в сто телок.
– Сто телок – не мало.
Легат тоже улыбнулся, и эта улыбка, как в зеркале, немедленно отразилась на лицах присутствующих.
– Если он сын вождя, то нужно развязать ему руки. Два воина тотчас исполнили приказание легата. Мы ждали, что будет дальше.
Цессий Лонг сделал движение подбородком в сторону пленника:
– Спроси, центурион, у него, зачем они нарушили римскую границу.
Последовало несколько вопросов и коротких ответов все на том же непонятном для нас языке.
– Пленник утверждает, что его племя принудили идти против Рима сарматы.
– Значит, он не сармат? И не германец?
– Он принадлежит к племени, что обитает на равнине за большими горами.
– Спроси, с какой целью пришли сюда сарматы.
– Сарматы не в силах сопротивляться другим племенам и считают, что легче найти новые плодородные земли в римских владениях. Они пришли сюда в надежде на легкую добычу. Потому что римляне плохо держат в руках оружие…
– Они узнают, как мы плохо держим в руках оружие! – толстые щеки легата затряслись от негодования. – Спроси еще. Много ли варваров? И пусть отвечает без всякой задержки, или попробует раскаленного железа.
– Пленник говорит, что их много, как звезд на небе.
Вопросы следовали за вопросами. Юноша ответил на вопрос о Риме, что в этом городе дома построены из камня и полны сокровищ.
– А что у него висит на шее? – спросил легат.
Пока центурион тормошил пленника, уже не стоявшего теперь на коленях, а выставившего дерзко одну ногу вперед, ворот его холщовой рубахи расстегнулся и позволил увидеть на груди плоскую статуэтку, грубо сделанную ножом из кости.
– Это бог грома, – пояснил переводчик.
Статуэтка изображала человечка с большой головой, на его лице виднелось некое подобие глаз, рта, носа, усов. Центурион попытался сорвать ремешок, но пленник уцепился за него обеими руками и не хотел отдавать амулет.
– Отдай, собака! – требовал центурион, на этот раз уже по-латыни, чтобы показать свое рвение легату.
Цессий Лонг вдруг махнул рукой:
– Оставь его! Может быть, этот бог действительно повелевает громом. Отведите пленника к кузнецам. Пусть они прикуют его к одной из моих повозок. Этого молодого варвара можно будет отослать в Рим или, в крайнем случае, продать за хорошую цену.
Суеверный легат боялся даже варварских богов. Пленника повели к легионным кузнецам. Они уже разожгли для какой-то надобности походный горн и суетились около него, обнаженные до пояса, несмотря на прохладный день.
Центурион сказал им:
– Легат приказал приковать этого медведя к его повозке на цепь.
– Прикуем! – добродушно ответил начальник легионной кузницы Ферапонт, почесывая мясистую, волосатую грудь.
Между тем под звуки труб центурии одна за другой выступали в поход. Конница ускакала вперед, придерживаясь тех полных тайны рощ, что голубели с левой стороны, – кажется, легат опасался, что и там могли скрываться неуловимые враги. Общее местоположение было таково: слева, на некотором расстоянии – дубовые рощи, справа – труднопроходимые овраги и холмы, впереди – равнина, через которую шла дорога в Аррабону. С часу на час римская конница могла войти в соприкосновение с варварами. В воздухе уже чувствовалось то напряженное состояние, что, по словам старых воинов, создается перед сражением. Казалось, даже кони испытывали тревогу и иногда неизвестно почему ржали.