В долине Маленьких Зайчиков
Шрифт:
Скоро нужно откочевывать на зимние пастбища, и никто не знает, куда направить стадо. Люди, назвавшие себя старейшинами, больше беспокоятся о собственном брюхе. Пастухи все чаще в разговорах вспоминают покойного Локэ. Но произносится и имя Коравье…
На следующий день в яранге Инэнли собрались уважаемые люди стойбища. Не было только Арэнкава, Мивита и Эльгара. Пришло много женщин: они прослышали о равенстве и, несмотря на протесты мужей, явились.
Коравье снова повторил рассказ о своей жизни в колхозе.
С камня встал Рунмын и заговорил:
– Тот человек, чукча, который приезжал с тобой в прошлый раз, обещал, что нас не будут трогать, навязывать колхоз.
– Я рассказываю вам о жизни, которая намного лучше вашей. Я знаю, что вы разумные люди и не выберете худшее вместо лучшего, – ответил Коравье. – Посмотрите на меня: стал ли я хуже?
– Кто знает, – протянул Рунмын.
– Надо спросить у Росмунты, – послышался женский голос.
В чоттагине засмеялись.
Росмунта поднялась с места и храбро объявила:
– Он стал лучше!
По рукам ходили фотографии Росмунты и Коравье. Каждый сравнивал изображение с оригиналом и оставался доволен.
Коравье едва успевал отвечать на вопросы. Часто на помощь ему приходила Росмунта, особенно когда вопросы касались женских дел.
Мужчины спрашивали о колхозном стаде. Старик Чайвытэгин спросил:
– Если, к примеру, я не захочу переселиться в новый дом, сделанный из дерева, но захочу в колхоз?
– Можешь оставаться в яранге, – ответил Коравье. – Но я уверен: не пройдет и полугода, как ты запросишься в настоящий дом!
– Как же все-таки насчет равноправия? – спросила Ягнанау. – Могу я отказать своему мужу, если он мне не нравится?
Этот вопрос потонул в гуле неодобрительных выкриков мужчин.
– Если будете задавать глупые вопросы, мы вас выкинем из яранги! – пригрозил Рунмын. – Пустили – так сидите тихо! Вы еще не получили равноправия! Одни еще только разговоры.
Люди рассуждали о будущей жизни так, будто уже решили покончить с прошлым. Коравье слушал возбужденные голоса, и радость переполняла его. Он часто обменивался взглядами с Росмунтой. Общее дело сближало их еще теснее, и горячая волна нежности подступала к сердцу Коравье. Молодец Росмунта! Она настоящая жена!
После собрания жители стойбища долго не расходились. Они собирались группами и шумно спорили.
Но когда Коравье спросил, как они думают дальше жить, никто толком не ответил. Кто-то промолвил:
– Живем же…
– Пусть еще привезут подарков, – прибавил другой.
Коравье пригласил Инэнли к себе. Друг не без опаски вошел в ярко освещенный чоттагин. Горели керосиновые лампы. Шумел примус, и на нем кипел чайник.
– Откуда ветер в этом пламени? – заинтересовался примусом Инэнли.
– – Я его сюда загоняю, – со знанием дела ответила Росмунта, показывая на резервуар и насос.
Инэнли потрогал патефон, послушал пластинку о влюбленном бригадире и поиграл с Мироном.
Пока Росмунта собирала угощение, Коравье наладил приемник.
– Сейчас будем слушать чукотскую речь, – объявил он.
Когда заговорил анадырский диктор, Инэнли ничем не выдал своего удивления. Коравье был немного разочарован, но потом вспомнил, что совсем недавно сам старался выглядеть равнодушным, если ему показывали такое, во что трудно сразу поверить.
Послушали последние известия и принялись за чаепитие.
Инэнли односложно отвечал на вопросы Коравье и Росмунты и, чем радушнее его потчевали, тем становился замкнутее и неразговорчивее. Наконец Инэнли отставил чашку:
– Ты, Коравье, очень хорошо говорил, и некоторые люди даже поверили тебе. Поставь завтра сюда новый дом-школу, они пойдут туда. Но одно я не могу понять. Ты много хвалил русских. Может быть, ты видел других русских, помогающих чукчам строить новую жизнь. Тем, которых я знаю, только подавай мясо, а взамен они предлагают дурную веселящую воду. Разве они не видят, что губят Арэнкава и Мивита? Старейшины теперь ничего больше знать не хотят, кроме спирта. Пастухи бросают стада, олени разбредаются. Шаман лежит со сломанным ребром. Стойбище не знает, куда идти, рушится жизнь, построенная мудрейшим Локэ… Арэнкав и Мивит не пришли сегодня, потому что так обессилели от дурной веселящей воды, что даже глаз не могут открыть. Иначе разве они позволили бы собраться людям? Если ты умеешь говорить с русскими, скажи, чтобы не делали они худа нашему стойбищу.
Коравье не верил своим ушам. Неужели есть действительно такие русские? Не может быть! Плохих русских, по словам Праву и Ринтытегина, вместе с царем сбросили больше сорока лет назад. Откуда же взялись эти? Быть может, они перебрались с другого берега через Берингов пролив?.. Ведь сам Коравье видел другой берег, нарисованный на карте. Земля от земли там очень близко.
– Я скажу Праву об этом, – пообещал Коравье.
Всю ночь он не мог уснуть, все думал: у кого Арэнкав и Мивит берут спирт? В Торвагыргын они не ездили. Откуда появились русские со спиртом?.. Коравье долго ворочался в постели, но сон не приходил. Раньше, бывало, не успевал он вытянуть ноги на постели, как уже засыпал… Почему никому не пришло в голову задать этот вопрос, кроме Инэнли?..
– Ты не спишь? – тихо, чтобы не разбудить Мирона, спросила Росмунта.
– Не сплю, – признался Коравье. – Все думаю, почему Инэнли спросил о русских? Неужели он не верит нам?
– Мне кажется, – ответила Росмунта, – он об этом спросил, потому что только это ему мешало окончательно поверить нам… Ты бы только посмотрел в его глаза!
– Ну, по глазам я не могу узнать о мыслях человека! – проворчал Коравье. – Пусть вслух говорит. Что он – немой?
На первый взгляд в жизни обитателей стойбища Локэ ничего особенного не произошло. Но за внешним спокойствием оленеводов с некоторых пор угадывалась тревога. Коравье стали избегать и далеко обходили на улице.
Коравье видел это и мучился неведением.
Протрезвевшие Арэнкав и Мивит ходили по ярангам и выспрашивали, о чем говорил Коравье. Они не могли его опровергнуть, и это приводило их в ярость.
Наконец они явились в ярангу Коравье. Не успев войти, принялись выкрикивать угрозы:
– Ты, изгнанный и не имеющий родины! Уходи из нашего стойбища! Пусть твой ублюдок, носящий поганое русское имя, и твоя жена, обличьем русская, тоже уйдут!
Коравье отослал в глубину полога Росмунту с сыном и спокойно сказал: