В двух шагах от войны
Шрифт:
Вскоре в бочке-печке вспыхнуло яркое пламя, через каких-нибудь десять — пятнадцать минут она раскалилась докрасна, и стало жарко.
— Всем раздеваться! — приказала Людмила Сергеевна. — До трусов.
— Это еще зачем? — недовольно спросил Колька.
— Не хватало мне еще, чтобы вы все воспаление легких схватили! рассердилась Людмила Сергеевна. — Обувь не снимать — на полу лужи.
Ну и видик у нас был, если посмотреть со стороны! Все в трусах и в сапогах или ботинках, а у тощего Карбаса вдруг оказались голубые кальсоны, что, конечно, вызвало немалое веселье. Шкерт вообще снять штаны отказался — он стоял рядом с печкой, и от его брюк валил пар. Сесть было негде, так как на столе и на лавках были разложены наши промокшие одежки, и все мы стояли, приплясывая и норовя поближе пробиться к печке. Все это было похоже на баню, только веников не хватало.
— Так всю ночь и будем плясать? — спросил Морошкин.
— Восемь утра уже, — сказала Людмила Сергеевна.
— Фью, — присвистнул Арся, — когда же это ветрило кончится?
— Может, скоро, а может, и через сутки, — спокойно ответил Прилучный.
— Вот окаянная сила! — со злостью сказал Саня. — Много так-то напромышляешь?!
— Ничо, — сказал Прилучный, — свое дело сделаете.
Он подозвал Ваню и что-то сказал ему. Тот, подняв воротник телогрейки и поглубже нахлобучив шапку, вышел из палатки. А через некоторое время вернулся с двумя большими чайниками, а за ним с мешком в руках в палатку влетела Ольга. Она удивленно похлопала глазами. Карбас заверещал и ринулся в своих небесно-голубых под стол.
— А ну, марш отседова! — прикрикнул Прилучный, и Ольга выскочила.
Мы потешались над Карбасом, да и над собой, когда вдруг Иван Иванович поднял руку и прислушался. Все, замолчали. Никто в первую минуту не понял, в чем дело, просто показалось, что произошло что-то необычное. Тишина настала в палатке и во всем мире. Молча все высыпали наружу.
Не было туч, не было дождя, не было ветра, а было ослепительное, вроде бы даже теплое, солнце, и только мерный шум прибоя нарушал глубокую тишину. И снова птицы сновали над бухтой, и снова сверкали вдали серебряные вершины… «Ай да птички, молодцы, — подумал я, — где же они прятались-то?»
— Вот это да-а-а! — протянул восторженно Славка.
— Климат у нас такой отчаянный, — очень довольный, сказал Иван Иванович. — Новоземельский — одно слово…
Так кончилась наша первая ночь в становище Прилучного, и так начался новый день.
15
С наслаждением попив горячего чаю с сахаром и хлебом, ребята вытащили свою мокрую одежду и разложили ее на камнях. Солнце и легкий теплый ветерок быстро просушили ее. Сбитую ветром палатку споро и прочно поставили на место. Разлеглись на солнышке и задремали.
— А ну, промышленники, — раздался веселый девчоночий голос, вставайти, вставайти! Уха на столе.
— Вчерашняя? — спросил Колька.
— Зачем вчерашняя? — удивилась Ольга. — Седнишняя. Папаня с Ваней порыбачили, пока вы тут носами сопели.
Арся вскочил первым. Оля стояла перед ним в аккуратненьком ватнике, в ладно пригнанных сапожках и в синем шелковом платке. Арся попялил на нее глаза и пошел куда-то в сторону.
Толик Находка посмотрел ему вслед и серьезно сказал:
— Приворожила. Точно.
— Кого? — вспыхнув, спросила Ольга.
— Меня, — сказал Толик, — и его. — Он кивнул в сторону шагавшего по камням Арси.
— Вот еще! — сказала Оля. — Нужны вы мне больно… оба.
— А кто тебе нужен? — без обычной своей ухмылки спросил Витька Морошкин.
— А вот он, — сказала Оля, показав на Антона, — да еще этот вот ничего… — Она кивнула на Славку и убежала в палатку-столовую.
Морошка косо смотрел на то, как смутился вдруг Антон и весело встрепенулся Славка.
— А што, у нас в Одессе все такие! — крикнул он вслед Ольге. И, запев во все горло: «Синенький скромный платочек падал с опущенных плеч…», он помчался в столовую.
— И этот втюрился, — угрюмо сказал Баландин, — и Морошка-ягода тоже втюрилась.
Витя промолчал. А из столовой как ошпаренный выскочил Славка. Он два раза перекрутился на месте и сказал:
— Айда рубать, братва! «Любовь — это грозная штука…»
И братва пошла «рубать». И рубали, надо сказать, здорово. Ольга только успевала подавать.
«До чего же живучий народец, — с нежностью думала, глядя на них, Людмила Сергеевна, — как будто и вчерашней адской работы не было и этой жутковатой ночи не было. Уписывают за обе щеки да хохочут…»
К концу обеда в палатку зашел Иван Иванович.
— Приятно кушать, — вежливо сказал он, — хлеб вам и соль.
— Спасибо! — с набитыми ртами ответили ребята.
— Товарищ комиссар, — сказал Прилучный, — я так рассуждаю: седни ребятишкам надо отдохнуть, а чтоб время зря не терять, я им порасскажу кой-что, про промысел, значит.
— Правильно, Иван Иванович, — согласилась Людмила Сергеевна и добавила улыбнувшись: — Что бы мы без вас делали?
— Иван Иванович, — спросил Димка, — а почему вы нам ваших собачек не показали?
— Вы работали, а они бы толочься тут стали, мешать, — рассудительно ответил Прилучный.
— Хорошие у вас собачки, — сказал Димка.
— Ничо, — согласился Прилучный, — для охоты, для езды.
— Эх, — сказал Саня, — а Шняка-то наш как там?
— Сожрали кармакульские псы твоего Шняку, — хихикнув, сказал Шкерт.
— Типун тебе на язык, — сказал Саня и вдруг замолчал, разинув рот.
В дверном проеме, улыбаясь, стоял Шняка, и хвост-парус ходил у него ходуном.
— Ты чего, подавился? — спросил Саню Карбас.
— Шня… Шня… Шняка! — тихо сказал Саня.
Мальчишки, забыв про еду, повскакивали с мест и выкатились вместе с одуревшим от радости Шнякой из палатки. Пес вертелся, как волчок, лаял, визжал и прыгал, стараясь лизнуть в нос или в щеку. А за всей этой суматохой, посмеиваясь в сивые усы, наблюдал капитан Громов.
Увидев начальника, мальчишки чуть не сбили его с ног.
— Тиха, тиха! — строго сказал Громов. — Будто год не видали.
— Вы как к нам? — спросила Людмила Сергеевна.