В двух шагах от войны
Шрифт:
— А как же она потом? — спросил Димка.
— А потом она почти всегда второе снесет, — ответил Прилучный. Жалко, конешно, вроде дитя от матери отбираешь. Так ведь промысел — он промысел и есть. Людям питаться надо.
— А как их доставать оттуда? — спросил Саня.
— Яйца те на виду лежат. Вот уж сколь годов я здесь и все удивляюсь: гнезда у кайры никакого, ни веточек, ни пуха, ничо нет. Снесет его прямо на голый камень и так на голом камне и высиживает. Улетит на момент, а яйцо лежит на открытой плите. А то камешек под него подложит, чтоб не скатилось, значит. Умная птица. А как доставать те яйца,
Ваня достал из корзины большой железный костыль и топор. Иван Иванович походил по самому краю обрыва, поискал удобное место и крепко топором вбил между камнями костыль. Затем особым узлом привязал к нему веревку. Ваня тем временем надел поверх ватника странную — с двумя пазухами — рубаху. Потом Прилучный крепко обвязал веревкой Ваню вокруг пояса, а к другой, более тонкой, веревке привязал за ручку корзину. Ваня взял корзину и пошел к обрыву.
— Ну, с богом, — сказал Иван Иванович, и Ваня, осторожно переступая с выступа на выступ, начал спускаться со скалы. А Прилучный, пропустив веревку за спину, уперся обеими ногами в камень и стал тихонько потравливать [35] веревку.
35
Потравливать, травить — увеличивать длину троса, веревки; приспускать.
Ребята на краю скалы вытянули шеи и напряженно смотрели, как, придерживаясь руками за камни, осторожно балансируя на плоских уступах, иногда чуть не повисая в воздухе — и тогда все видели, как напрягался Иван Иванович, удерживая натянувшуюся веревку, — спускался Ваня. Наконец он остановился на маленькой площадке, и веревка в руках Прилучного ослабла. Он снова подтянул ее и замер в напряженной позе. А Ваня медленно, придерживаясь одной рукой за камни, стал передвигаться по карнизу. Временами он протягивал свободную руку, что-то брал с выступов скалы и клал в корзину, привязанную к поясу. Так он, перебираясь с карниза на карниз, спускался все ниже. Примерно через полчаса он дернул за веревку.
— Все, — сказал Прилучный, — наверх просится. Вот ты и ты, — он кивнул Антону и Баланде, которые стояли рядом, — давайте-ко подмогните.
И они потянули. Иван, одной рукой придерживая корзину, а другой слегка отталкиваясь от скал, быстро поднимался. И вот он появился на скале, все такой же невозмутимый и спокойный, как всегда, только немного запыхался да лоб у него был мокрым. Зато в корзине было полно красивых, будто раскрашенных, крупных яиц, да еще из-за пазух он выложил десятка два.
— Вот это да! — ахнул кто-то восхищенно.
— Подумаешь! — пренебрежительно сказал Баланда. — Што особенного-то? Виси на веревке и собирай…
— Посмотрим, как ты висеть будешь, — сказал Арся.
— А што, — завелся Васька, — хоть счас!
Ваня снял рубаху, бросил ее на камень и с полной корзиной направился к дому. А у Ивана Ивановича озорно блеснули глаза.
— Может, и верно попробуешь? — спросил он Ваську.
Баланда потянулся за рубахой.
— Нет! — строго сказала Людмила Сергеевна. — Не сегодня.
— Верно, товарищ комиссар, — согласился Прилучный, — это я что-то не сообразил.
Он поднял рубаху, смотал веревки и тоже
— Отдыхать! — сказала Людмила Сергеевна. — Можете побродить вокруг, но далеко не уходите. Скоро ужин.
День был тихий. В небе ни облачка, зыбь на море стала меньше, и прибой шумел уже мягко и приглушенно. Мальчишки разбрелись кто куда по каменистой тундре. Кто-то разлегся на плоских, нагретых солнцем камнях, кто-то ушел подремать в палатку. А у дома Прилучных, прислонившись к стене, сидели Арся и Витя Морошкин. Один по одну сторону крыльца, второй по другую…
16
На следующее утро мы, взяв необходимое снаряжение, отправились на работу — на ту самую скалу, по которой лазил вчера Ваня. Он, конечно, тоже был с нами. И Ольга тоже. На этот раз она была в брюках, заправленных в сапоги, но все в той же синей косынке, правда повязанной, как говорят, по-бабьи: лоб и щеки закрыты, а концы завязаны вокруг шеи. За ней, чуть позади, один слева, другой справа, шли Арся и Морошка, насупленные и молчаливые. Ольга посмеивалась.
— Хиханьки да хаханьки? — обернувшись, сурово спросил Ваня.
— Ага! — ответила Ольга.
— Чего платок выходной надела? Пофорсить? — тем же тоном спросил Ваня. — А если птицы загадят?
— Фу, чурбак неотесанный! — рассердилась Ольга.
…И начался наш промысел. Так легко и просто казалось это со стороны, когда мы смотрели, как ловко орудует на скалах Ван Ваныч-младший. И так не легко и не просто оказалось, когда мы попробовали сами. Вначале мы построились по-военному в одну шеренгу и по росту. Прилучный-старший два раза обошел строй, присматриваясь, у некоторых даже мускулы пощупал.
— Кто поменьше да полегче, на скалу полезут, — сказал он и вызвал Борю-маленького, Петьку Шкерта, Морошкина, меня и Славку. Про нас со Славкой он сказал, что мы хоть и длинные, но «тощие», легкие, значит.
Боря выскочил из строя радостный. Славка и Шкерт вышли спокойно. А Витя слегка побледнел и сделал неуверенный шаг вперед, и у меня тоже что-то трепыхнулось внутри.
— Дима, — сказала Людмила Сергеевна, — может быть, тебе не надо вниз? Со мной наверху будешь работать?
У меня даже скулы свело от обиды.
— Почему это не надо?! — грубо сказал я.
— Пусть идет, — сказал Антон, — выдюжит.
Я вышел из строя, злой и упрямый.
Прилучный отобрал десять ребят — самых рослых и здоровых.
— Вы страховать будете, — сказал он, — а другие, значит, укладкой займутся. Поглядим пока, кто на что годен.
— Папаня, — сказала Ольга, — я тоже на скалу пойду.
— Давай, — согласился Иван Иванович и выбрал еще двоих ребят на страховку.
…И вот, накрепко обвязанный веревкой, с корзиной у пояса, я вишу над пропастью и боюсь посмотреть вниз. Где-то далеко под ногами грозно шумят, разбиваясь о камни, волны. С криком, похожим на карканье, носятся вокруг кайры, и множество их сидит на карнизах. Я как-то сумел зацепиться рукой за камень и, нащупав ногами плоский уступ, встал на него. Уступ был довольно широкий, и я, осмелев, перестал хвататься за скалу, веревка крепко держала меня, да и ребята наверху были надежные — Антон и Толик. Справа от меня, чуть повыше, на другом карнизе уверенно стояла Оля, а за ней, вцепившись в веревку, торчал Морошкин. Глаза у него были плотно закрыты.