В фиордах, где не заходит солнце
Шрифт:
Славные ребята Сергей и Анатолий. Они коренные ленинградцы. С такими и на голых камнях уютно. Сергей уже не впервой на Шпицбергене, а до этого довольно долго работал на Кубе. Помимо геологии, интересуется птицами и всякой другой живностью. Рассказывает, как они с дружком везли с Кубы крокодила. Примчались в гаванский аэропорт в самую последнюю минуту — самолет на Москву вот-вот готов улететь. Все было бы в порядке, да больно неудобный у них багаж — три чемоданища и живой крокодил без всякой упаковки. Ни в ящике, ни в мешке, даже в бумагу не завернут. Один тащит пару чемоданов, другой чемодан и крокодила под мышкой. Хвост по земле волочится. Не совсем удобно — хищное пресмыкающееся. Ну, Сергей и сообразил, снял с приятеля галстук и перевязал крокодилью пасть. Так они и вбежали по трапу. За ними гонятся, кричат что-то, а они уже в самолете: некогда, мол, вылетаем. Уселись рядом, крокодила растянули на коленях, держат. Так и доставили в Москву. Московские таможенники долго этот живой груз рассматривали: все честь по чести, морда галстуком перевязана. Смотрели, смотрели, потом взвесили, записали вес, но за контрабанду не посчитали: в инструкциях, говорят, о крокодилах до двухметровой длины никаких указаний нету. Разрешили к ввозу.
Анатолий, как я уже писал, мастер на все руки. Именуется он по штатному расписанию «старшим механиком», а на деле прежде всего прекрасный повар. Видывал я умельцев, которые могут, как говорится, из топора суп сварить. А наш Анатолий любого за пояс заткнет. Кроме того, он превосходный радиоспец… Не только способен браво отстукивать морзянку и с первого писка соображать, что ему отвечают, но и большой мастер по части внутренней начинки всех этих приемопередающих устройств. Умеет он и заупрямившийся мотор при надобности разобрать, вытащив из кармана горсть всяких проволочек, винтов и гаек, перемонтировать какой-либо из его агрегатов, вновь собрать — и порядок, работает! Все это для Толи сущий пустяк. Короче говоря, радист, моторист, радиометрист, техник-геолог, повар, завхоз, хлебопек… А когда это нужно для геофизических исследований, еще и взрывник. Куда там до него пресловутым «швецам, жнецам и на дуде игрецам»! Он тоже старый шпицбергенец. А до этого где только не бывал, по какой тайге не хаживал с геологическими партиями. Дважды на дрейфующих станциях зимовал, на льдине. В последний раз чуть не до самого полюса добрался — их льдина всего восемнадцати километров до пупа земного не дошла — переменился ветер, и льды двинулись восточнее.
Не хвастая, скажу, что тоже доводилось в разных переделках бывать, так что вся наша троица — люди, как говорится, стреляные. Как-нибудь сумеем перебиться, хоть и на необитаемом острове.
Похлебываем ароматный чаек, растянулись в ложбинке. Уютно. Солнышко пригревает. Одно плохо: потянет ветерком — вроде ледяной воды за шиворот плеснули, невольно кутаешь шею шарфом.
Однако пора подниматься. Жить-то не здесь будем. Пора двигать дальше. Прилив скрыл все прибрежные камни и уже покушается на наш запас бензина.
Обвязав бочку веревками, выкатываем ее подальше от берега. Тут до нее не доберутся ни волны, ни прилив. Здесь и будет наш временный склад горючего. Бочка останется ждать нас. В лодку ее не закатишь, а буксировать на плаву по шхерам — опасаемся. Жаль мотора, да и на камнях можно пропороть. Первое время будем ходить сюда, чтобы пополнить запас бензина. А вот когда наполовину опорожним, тогда уж перетащим к месту постоянной прописки — в Бьёрнхамна, в Медвежью бухту, где. будет наша база.
Я немало поколесил по земле и давно уже понял, что и неодушевленные предметы, особенно те, от которых зависит успех или неудача путешествия, обладают собственным характером, причудами и привычками. Одни постоянно доброжелательны, хорошо относятся к человеку, а другие только и ждут, как бы подложить ему свинью. С иными можно сговориться, если действовать ласково и вежливо… Вот как Анатолий сейчас:
— Думаешь, что этот мешочек слишком тяжел? — Это он беседует с «Казанкой». — Не тяжелый, просто большой. Видишь? Неудобно? Ну мы сейчас вот этот ящичек подложим к тому борту. Порядок? А ты боялась… Переплывем за милую душу, переберемся. Что для нас какой-то проливчик?!
Лодчонка держится храбро. Интересно, что почувствует она, когда поверх груза взгромоздится наша троица?
Остров Датский отделен от Западного Шпицбергена проливом Сёргатет — что значит «Соленая улица». Пролив как пролив… Могло быть хуже, а могло бы и поуже… Одно счастье, что море спокойное, хоть затягивай осанну господу богу. Только морщинят водную гладь два встречных течения — одно из фиорда в море, другое с моря в фиорд.
— Я же говорил, что во время прилива он как часы работает. — Поглаживает Анатолий кожух мотора, словно перед ним живое существо. И мотор, чувствуя ласку, рокочет от гордости и удовлетворения, тянет ровно и сильно, старается, умница, спешит поскорее доставить нас в эту Медвежью бухту.
Целый час тарахтели, пока перебрались. «Казанка» круто поворачивает, и нас выносит на мелкий береговой гравий.
— Прямо в медвежье ушко въехали! — шутит Анатолий, заглушив мотор.
Ушко не ушко, но бухточка словно по заказу сделана. Какой бы крученый-перекрученый ветерок ни задувал, большая волна сюда не докатится. К западу — крутая гранитная гора, на вершине которой сейчас застряло облачко. Чуть подальше, в седловине, — ледник. На севере — фиорд, на юге — море, на востоке, за проливом, — остров Датский.
Стоим мы на уютном мыске, солнечно, тихо. На нашей карте точка эта обозначена — Тиролеркаммен. Может, что-то вроде «Тирольского приюта».
И точно, здесь есть домик. Деревянная избушка, посеревшая от времени, обитая облупившимся толем.
Значит, новый наш адрес звучит так: «Западный Шпицберген, Соленая улица, Медвежья бухта, «Тирольский приют». А что? Неплохо.
Домик этот, как мне сказали, поставлен тут давным-давно. Строили его английские геофизики, чья экспедиция зимовала в этих местах. После них живали здесь и норвежские, и японские геологи, побывали и советские, и не раз — английские. Всех он принимал, обогревал, всем давал кров. И сколько еще простоит, кто знает. Дерево в Арктике не гниет. Нашли на Шпицбергене рубленые избушки и сараи, которые служили людям еще лет полтораста назад. Уже ни крыш на них, ни окон, ни дверей, а венцы в полном порядке — крепкие.
Домик невелик, но удобен. Есть дощатая пристройка — подсобка, есть небольшой чулан, годный под склад. Вход в домик — через тамбур. В жилом помещении — кухонная плита, нары. Еще есть чердак. Анатолий сразу же облазил все помещения. В пристройке решено развернуть лабораторию Сергея и радиостанцию.
— На чердаке, за исключением двух замороженных трупов и сундука с золотом, ничего не обнаружено, — замогильным голосом докладывает Анатолий. — Но я думаю, это пустяки. Снимем, когда подвернется свободная минутка. А сейчас давайте устраиваться.
Он удовлетворенно улыбается, разглядывая всякое барахло, грудой наваленное на полу Добра здесь много. Для практичного старшего механика просто клад, пожалуй, не меньший, чем несуществующий сундук с золотом: глянет человек на железку и уже сообразил, для чего она может пригодиться. Осторожненько откладывает ее в уголок. Понадобится — вспомнит.
В подсобке на стене яркой краской намалевано: «D-r Yoshihida Ohta», далее адрес и просьба написать ему, если кто поселится здесь. Доктор Ота — японский геолог из университета Хоккайдо. Надо бы не забыть. Им или кем другим, но в чулане оставлено немало провизии — консервы, соль, крупа — подспорье очередному жильцу.
Добрый обычай. Вдруг человек в беду попал, а здесь и кров, и пища. Правда, прошлой зимой этот продуктовый склад посетил, вероятно белый медведь. Похозяйничал — выломал кусок стены и решил проверить, хороши ли консервы: банку в зубы — крак — прокусил. Вкусно, но вместе с жестянкой не прожуешь. Помнет, потискает — ив сторону. Консервных ножей у белых медведей не водится. Чуть не весь запас перепробовал — вдруг какая-нибудь банка да откроется! Не открылась. Целую кучу прокушенных жестянок накидал, рассердился, порвал мешки, просыпал крупу и ушел ни с чем.