В глубине Великого Кристалла. Помоги мне в пути

Крапивин Владислав

Я был ошарашен книжным богатством. Большого порядка на дубовых стеллажах не было, но это придавало лишь дополнительный интерес моим поискам. Среди кожаных фолиантов с житиями святых, среди окованных медью Евангелий попадались книги и совсем не церковные. И очень неожиданные. Первое, прижизненное собрание сочинений Гоголя с его родовым гербом на обложке, двухтомный «Новый Робинзон» Генриха Кампе – издание восемнадцатого века, «Восточная война» Богдановича, старые альбомы по истории античного мира с прекрасными гравюрами… Особенно много книг было по навигаторской науке и

путешествиям. Я просто обалдел, когда увидел «Географию генеральную», изданную при Петре, а потом «Атлас Балтийского моря» капитана Нагаева, напечатанный два с половиной века назад.

Часа полтора, приткнувшись у настенного фонаря, я читал рукописные «Записки корабельного священника о. Кирилла, волею Божией совершившего плавание кругом света на шлюпе «Олег» в 1830, 31, 32 и 33 годах». Почерк был крупный, разборчивый, а в «Записках» – масса остроумных наблюдений жизни «матросских служителей» и «господ офицеров» на деревянной парусной скорлупке посреди океана…

Но книгу Альфреда де Ришелье о трехмерных зеркалах я, конечно, не нашел. И в середине дня, щурясь от солнца, выбрался на монастырский двор, где сквозь булыжники прорастала уличная безлепестковая ромашка.

– Ну и как наше хранилище премудрости? – приветствовал меня отец Леонид.

– Впечатляет.

– Ежели что спер, сын мой, признайся чистосердечно. Может, и подарю…

– Ничего не спер. Не нашел, что хотел…

– Потому и душа печалится?

Душа печалилась не поэтому. Просто и там, в библиотеке, и здесь, на дворе, я чувствовал пустоту оттого, что нет рядом Сашки. Я представлял, как он кидался бы от полки к полке, разглядывая золоченые корешки («Ёшкин свет, вот старина-то, а?»), как листал бы альбомы с гладиаторами и атласы со схемами плаваний. Как вертел бы могучий глобус в медных кольцах экватора и меридиана («Игорь Петрович, смотрите, тут еще даже Австралии нет!»). И как задирал бы голову на купола собора и крепостные башни, и как мы полезли бы на колокольню к могучим дремлющим колоколам…

Но не было со мной проводника Сашки.

– Ежели что гнетет, покайся, – вроде бы шутя предложил отец Леонид. Но вроде бы и всерьез.

Каяться я не стал, но, пока бродили по двору, рассказал про Сашку. О нашем путешествии и о том, как расстались.

– Ну, чего ты хочешь, мальчишка ведь, – сказал отец Леонид совсем не в духе вчерашней беседы. – Сперва надулся, а сейчас небось и забыл про обиду. Может, понял уже, что не со зла ты его обманул, а чтобы не ввергать в печаль…

– Боюсь, что все это сложнее. Будто что-то сломал я…

– Не усложняй… Бог даст, еще встретитесь…

«Если и встретимся, – подумал я, – будет уже не то. Все равно трещина…»

– Покажи камушек, что от месяца отломали, – вдруг попросил отец Леонид. – С собой небось?

Камушек был со мной. Я вынул его из кармана, спрятал в сложенные тесной лодочкой ладони, прикрыл от дневного света грудью. Отец Леонид придвинул лицо.

– Смотри-ка ты, и правда светится. – И вдруг попросил совсем по-мальчишечьи: – Слушай, отломи кусочек, а?

Я надавил на камушек пальцами, он послушно развалился на половинки.

– Возьми.

– Спаси

вас обоих Господь, – тихо сказал отец Леонид.

А я вдруг подумал: «Что бы ни случилось, а главное, что лоцман мой жив и здоров… Моя дорога, ясное дело, кончилась, а Сашку пусть добрая сила хранит и дальше от зловещего алгоритма…»

Отец Леонид спрятал камушек в складки рясы и спросил:

– Побудешь у нас еще?

– Нет, надо возвращаться… Спасибо тебе.

– И тебе спасибо… И отроку твоему, проводнику. Кабы не он, мы бы и не увиделись…

– Это правда.

– Инок поедет в село за хлебом, отвезет тебя. Правда, не на машине, а в телеге… А оттуда – автобус до Овражков… С лодкой-то твоей что делать?

– Отдай мальчишкам, пусть катаются…

2. Кобург

Оказалось, что автобус будет лишь рано утром. Я не стал возвращаться в обитель, переночевал в Доме крестьянина. На рассвете уехал, а к обеду был у Генриетты Глебовны. Она сказала, что у меня усталый вид, я должен несколько дней пожить у нее спокойно, погулять не спеша, не думать ни о чем печальном и набраться сил. Но я чувствовал, что надо возвращаться. Опять болела нога, давило голову и подкатывала подлая обморочная тошнота. Причем все это сильно, неотвязно. Короче говоря, самочувствие было как накануне того дня, когда я попал к любезному Артуру Яковлевичу.

Сейчас больница вспоминалась без прежнего отвращения. Может, и к лучшему – свалиться на койку, получить от сестрицы Зои успокоительную дозу в известное место и уснуть, забыв все горести.

Но, конечно, я не стал раскисать сразу. Расплатился с Генриеттой Глебовной за постой, бодро попрощался и даже, дурачась, пообещал звонить по «тому самому» телефону. В ответ она грозила крепким пальцем и говорила, что любопытные мальчишки плохо кончат, если вовремя не взяться за их воспитание… Потом мы вдруг встретились глазами, замолчали и погрустнели. Я не выдержал, спросил:

– А вы… никогда не звонили Андрюсу?

– Звонила. Не раз… Просила, чтобы не летел в тот день. А он смеялся. Он верил в свой мотор и в свою судьбу. Храбрый был мальчик…

На станции я дождался пестрого, почти игрушечного поезда «Пилигрим», сел в хвостовой вагон – полупустой и прохладный. Поехали: трюх-трюх, дзынь-дзынь. Все так просто, никаких отраженных миров, никаких проблем. Через час буду дома. Помоюсь, разберу почту, позвоню кому надо, а утром пойду сдаваться Артуру Яковлевичу.

Я лениво смотрел в окно на болотистые луга, на рощицы. Потом на пологие холмы, которые мне показались незнакомыми. На одном махала крыльями ветряная мельница, я таких сроду не видел в наших окрестностях. И ехали мы, кстати, уже значительно дольше часа…

– Скажите, – обратился я к симпатичному старику со щетинисто-серебряным подбородком. – Станция Начальная… Скоро ли до нее доберемся?

– Простите? – сказал он с прибалтийским акцентом. – А, Начальная! То есть конечная… Боюсь, что не скоро. Даже по расписанию часа через три. А ведь поезд постоянно опаздывает.