В грозу
Шрифт:
– Я боюсь! Она убьется о стену! Трите! Ради бога! Скорей! Трите же! Ради бога!
Максим Николаевич вылил немного спирта на ладонь, тер вялую Мушкину ногу, думал горячечно: "Зачем? Зачем это? Не надо!.." А Ольга Михайловна кричала:
– Скорей! Скорей! Скорей!
Положили Мушку. Терла сама Ольга Михайловна. Тело лежало уже покорно и неподвижно, а она все терла, пока не кончился спирт.
Потом:
– Бутылок горячих! Бутылок!
– вспомнила она.
– Самовар! Ставьте самовар!
Максим Николаевич
– Поставили?
– показалась Ольга Михайловна.
– Ах, как темно! За доктором надо!..
– Он сказал: не раньше восьми.
– За другим... За Мочаловым...
– Человек семейный... Будить ночью... Такое время теперь - еще за грабителя сочтет...
– Понимаете, до двенадцати спала... Каломель проглотила в девять, ничего... Вдруг, ровно почти в двенадцать, проснулась, стонет... Я к ней с лампой, а у ней по всему лицу пятна! По всему лицу бегают темные пятна!.. Глаза скосились... Я: что ты, Марусечка?.. Беру ее на руки и вдруг... суд... судороги. А-а-а...
– Ну что же плакать! Конечно, судороги, если холера... Успокойтесь же, что вы!.. Это "наша холера", конечно, не азиатская... наша, домашняя, cholera nosira... От такой не умирают.
– Ах, хотя бы скорей светало!.. Да подбавьте вы щепок: потухнет так!
И до самого света все доливался маленький самовар, кололись щепки, наливались бутылки.
10
На дачу доктора Мочалова Максим Николаевич пришел в четыре часа. Рассвело уже, хотя солнце еще не встало. Блеяла коза внутри дома. На перилах крыльца стояли синие кастрюли, и корявая тряпка висела на гвоздике. Максим Николаевич стучал тихо. Подождал с минуту, - еще постучал погромче. Неловко было беспокоить так рано, и все казалось, что незачем.
Отперла жена Мочалова, стриженная под машинку, извинилась, что не одета, сказала, что муж сейчас.
Вышла посмотреть, только что поднявшись с постельки, маленькая, совсем голенькая синеглазая девочка лет двух и улыбалась, глядя на него и держа пальчик во рту.
– Ах, купидончик какой!
– сказал грустно Максим Николаевич.
А мать из глубины комнат кричала:
– Нюня, ты куда это вышла?
– и добавляла, приоткрыв дверь: - Она у нас очень общительная!
– Теперь это большой недостаток - общительность: то тиф, то холера... отозвался угрюмо Максим Николаевич.
– Не могу я тебя, купидончик, и по головке погладить: неизвестно, что у нашей девочки.
И Мочалов сказал на это, входя:
– Да что вы это?.. Неужели так серьезно?
Не узнал его Максим Николаевич.
– Да вы ли это?
– усомнился почти Максим Николаевич.
– Нельзя иначе, - объяснил Мочалов.
– Казенный костюм надел, надо, чтобы и обличье было казенное... Я теперь на службе, по борьбе с холерой.
И потеребил себя за рукав блузы из казенного хаки.
Умываясь тут же на крыльце, спросил:
– Девочка? Температурит? Давно?
Когда услышал, что сорок один, сразу решил, что возвратный тиф.
– Reccurens... Ходит, ходит.
И успокоил:
– Ничего... Смертные случаи редки.
– А не холера?
– Какая же холера при сорока одном?
– даже усмехнулся Мочалов.
– Значит, холера совершенно исключается?
– Реши-тельно!
– своим словом подтвердил Мочалов и рассказал тут же свежую новость: - Слыхали? Константинополь взят греками!
– В газетах я не встречал.
– Еще бы будет!.. Взяли самым форменным... Три дня назад... Вчера судно оттуда прибыло в Ялту.
И вытираясь полотенцем, и надевая панаму, и спускаясь с крыльца, Мочалов отрывисто и радостно говорил, как, по совершенно достоверным слухам, был взят Константинополь, а Максим Николаевич думал о своем: "Не холера, а возвратный... Это вернее... Но тогда зачем же мы бутылки и растиранья?.. Бутылки и растиранья - это при холере, а при возвратном тифе должно быть что-нибудь другое... Мы с Ольгой Михайловной не знаем, а вот этот, насквозь бритый, знает и нам расскажет..."
И, заранее благодарный ему, он соглашался, что греки - молодцы, и что это чудесно, что взят Константинополь.
– Хотя мне давно уж казалось, что он, в сущности, и не турецкий, a porto franco... так что я не совсем понимаю, у кого же именно он взят.
Но Мочалов рассказывал уже другую свежую новость: с Америкой будто бы покончено, - Америка порвала с Россией всякие сношения и больше кормить не будет; все цейхгаузы ее свертываются и вывозятся; столовые закрываются.
– Переходите, говорят, товарищи, на свои харчи; довольно с вас!
Не успел еще Максим Николаевич спросить, откуда эта вторая новость, как Мочалов сообщал уже третью:
– А знаете, вчера утром - вот в это время, проходил мимо берега контр-миноносец или легкий крейсер, четырехтрубный... Ясно видели на борту "№ 287".
– Чей же это?
– Неизвестно!.. Флага не рассмотрели.
И таинственно смотрел на него Мочалов зелеными глазами.
– Зачем же приходил?
– Опять же неизвестно.
Но смотрел на него весело.
– Что-то много у вас новостей, - качнул в сторону головой Максим Николаевич и добавил нерешительно и понизив голос: