В ходе ожесточенных боев
Шрифт:
— И о чем он базарил? — Художник внутренне напрягся.
— Дескать, не пойду ли я в их бригаду работать. Типа, боссу моему хана, ваших бригад нет, а у Шульца будешь бабки хорошие получать. Работы, говорит, много будет вкусной, по моему профилю.
— А ты?
— А че я? Сказал, подумаю.
— Ну и?..
— Не знаю. Надоело мне все эти разборки, за кого-то мазу кидать, прессовать кого-то, шмалять, а потом баланду хлебать…
— Так то это так, Серега, но при таких разборах, что сейчас творятся в городе и в крае, вряд ли ты отсидишься в окопе, зацепят, либо свои, либо чужие. Менты тебя тоже в покое не оставят, оформят снова в крытую. Да и Шульц и Борман не успокоится на счет тебя. Да и нам хочется, чтобы ты с нами был в трудную минуту. У нас тоже работы непочатый край. Да и за пацанов отомстить надо. Кстати, бригадир Бормана Хохол — твой должник.
— Это почему? — насторожился Сергей.
— Мне Сысой рассказывал. Хохол твою сестру вызвал на улицу, и на глазах у твоих родителей ударил. Запихнул в машину в чем она вышла — в домашних тапочках, халате — и увез на Лысуху. А потом через час привез и выпихнул из машины, как куклу. И никто тогда не заступился за нее.
— Мразь! — скрипнул зубами внезапно помрачневший Баум, схватил со стола стакан с водкой. Видно было — его руки дрожали от ярости. Залпом выпил. — Я его урою, козла. Крантец ему пришел. Когда приступать к делу?..
Рудаков внутренне поздравил себя с победой. Рассказ о сестре — его последним и решающим аргументом в борьбе за киллера Баума. Художник наблюдал, как к дому Миллера подъезжал, а спустя тридцать минут отбыл мистер Шульц со своими шестерками. Художник примерно догадывался, по какому поводу прибыл в гости к Бауму бормановский зам, и примерно о чем они разговаривали. И когда Алексей звонил в дверь к бывшему зэку Сергею Миллеру, он твердо знал, что надо приложить все усилия для того, чтобы перетащить его на свою сторону. Иначе тот может перейти «играть» в команду противника, что совсем недопустимо. Художник знал, что будет говорить, и какой аргумент он приведет в конце беседы. И вот уловка его успешно сработала — ценный кадр по кличке Баум согласился трудиться во благо никоновской бригады. Ведь чувство мести — это сильнейшее чувство. Оно всеобъемлюще, неистребимо, ненасытно, оно яростно сметает все на своем пути, уничтожает не только людей, но даже целые города и страны.
Художник это понимал, он был знаком с этим чувством.
— Скоро, скоро, Серега, — ответил Алексей. — Осталось ждать недолго.
Март все пригревал. Сияло солнышко. Оттаяли тротуары и побежали ручейки. Но в бору еще лежали сугробы снега, потемневшие на пригорках. Идеальная погода для занятий лыжами.
Художник позвонил Моисееву и договорился с ним о конфиденциальной встрече на лыжной базе. Сказал, что очень важно и срочно. А заодно предложил покататься на лыжах и попить водочки с шашлыками. Ведь на Руси алкоголь и здоровье — совместимые друг с другом вещи. Моисеев согласился. Алексей припас с собой на рандеву шампура, банку с вымоченными в сухом вине кусками свинины, лимон, помидоры, пластмассовые стаканчики, вилки тарелочки, и водку. Виталий прихватил из дома салатики «Оливье» и «Сельдь под шубой», грибочки домашнего изготовления, хлеб и тоже водку.
Когда-то они любили отдыхать на лыжной базе в компании одноклассников по девятой школе. Справляли и день рождения и 8 марта и 23 февраля. Их то в классе было всего шесть парней и восемнадцать девчонок. Поэтому ребята были окружены женской заботой и лаской…
Художник для подстраховки велел Хмелю и Амбразуре одеться в спортивную форму и под видом лыжников посидеть на базе в кафе.
— Встреча на Эльбе, — усмехнулся Моисеев и пожал руку Рудакову, когда они прибыли на лыжную базу.
— Привет, Виталя!
— А это твои архаровцы? — Моисеев кивнул в сторону Хмеля и Амбразуры, непривычно пьющих чай с пирожными за столом.
— Да, мои. Это на всякий случай. Они здесь останутся. Вдруг кто-то за нами последует. Не бойся, они никогда язык не протянут. Ну что, Виталя, рванем на природу, вспомним молодость.
Они выбрали лыжи, палки, заплатили за прокат и двинулись с рюкзачками в глубь леса. Заговорщики отметили, что слежки за ними нет, и перестали суетиться…
Виталий с детства занимался каратэ. Надо же ведь было постоять за себя. В городе Чимкенте молодежь буйствовала: тейпы бились с тейпами, казахи с русскими, русские с русскими. От казахской жизни у Виталия осталась привычка бить первым и наверняка, а также пить чай из пиалы. Когда Моисеев закончил восьмой класс, отца-геолога переманили в Минусинскую опытно-методическую экспедицию. Вместе с отцом, матерью и младшей сестрой, в сибирский город переехал и Моисеев. Отсюда он пошел в армию. На проводинах был Рудаков.
Армия действительно оказалась школой жизни. Здесь он уже учился прикладному каратэ. А вел его командир разведроты, капитан Хабибуллин.
Бейте по-настоящему! — учил новобранцев командир. — На силу. Не бойтесь. Привыкайте к реальному бою. Почувствуйте себя настоящими мужиками!
Были синяки шишки, но Виталий терпеливо учился боевым искусствам. О своих достижениях он отписывал Рудакову. Алексей тогда с ним активно переписывался. Рудаков посылал ему частями повесть-боевик «Роджер Великолепный» с рисунками. Вся часть с захватывающим интересом следила за местью сына инспектора полиции убийцам его отца.
После армии Моисеев поступил в Красноярский университет. Потом стал тренером по физподготовке и рукопашному бою в милиции. Перешел в ОМОН, затем в Специальный отдел быстрого реагирования при Управлении по борьбе с организованной преступностью. Ему предлагали пойти в телохранители. Но Виталий отказался:
«Зачем я буду за кого-то толстосума- козла голову свою подставлять. Он напьется в ресторане, начнет быковать, пальцы гнуть, а я его защищай?.. Нет, уж увольте».
Моисеев женился, развелся, душевный кризис заглушал в Чечне в сводном отряде Красноярского и Иркутского СОБРа.
Война его отрезвила. Он видел отрезанные головы молодых безусых салаг. Этих, с большой натяжкой этого слова, «солдат», которые на гражданке даже как следует и не держались за женскую грудь, не успели жениться и не познали счастливые мгновенья отцовства. Он видел, как лежали вперемежку трупы и раненые в Грозном. Как бродячие собаки таскали куски человеческого мяса. Кругом бродила смерть, кровь лилась рекой. Горели дома. Шлейф густого черного дыма уносилась в зловещее небо. Оружейная канонада заглушало все. Это был ад! Чистилище.
Ему захотелось выжить. Он ждал скорейшего завершения командировки. Некоторые бойцы, он видел, не хотели умирать. Они высовывали из укрытия автоматы и стреляли наугад, а порой и верх, изображая ответный огонь. Так поступал и Виталий.
Вернувшись из командировки, он снова женился. Решил перебраться в Минусинск. Родители уже старенькие. Да и сестра, выйдя замуж, уехала в Новосибирск. Помогать родакам некому.
Устроился в милицию. Для начала повкалывал старшим оперуполномоченным, затем его повысили в должности. Он стал замначальником ОУРа. Моисеев быстро понял, честных в ментовке не жалуют. Косо глядел он на жиреющих от «крышевания» коллег, но молчал. Видел, как ОБЭПовцы берут взятки за закрытия дела, но не борзыми щенками, а новенькими иномарками. Как ОБНОН обогащается, задерживая цыган и наркош. Как судьи получают многотонные «грины» за подписку о невыезде. Кругом царила коррупция! В Моисееве все кипело, когда он узнавал, что подозреваемые в уголовных делах с помощью его подчиненных выходят на свободу. Его засасывало постепенно тупое, холодное и угнетающее равнодушие к своей профессии и ко всему миру.