В кольце врагов
Шрифт:
— Приветствую тебя, воевода! — Первым, на абсолютно чистом древнерусском заговорил Кабугшин, и я ответил ему, повторив при этом приветственный жест степняков:
— Приветствую тебя, великий хан.
— Присаживайся же к нам, воевода, раздели нашу еду, отведай с дороги холодного кумыса! Ты наш гость, а гостеприимство для нас свято!
Коротко поклонившись хану, я сел перед шкурой, служащей печенегам столом, и, с трудом скрестив ноги, отведал прохладного, приятного на вкус кисло-сладкого напитка. Юноша подвинул ко мне блюдо с бараниной, и я
Кабугшин указал на потчующего меня парня:
— Это мой младший сын, Карам. А это старший, — рука хана переместилась к хмурому печенегу, — его имя Каталим. Они разделят с нами еду и будут присутствовать при нашем разговоре. Пусть пока поучатся у меня принимать важных послов!
Я согласно поклонился — действительно, смену нужно воспитывать! — и произнес:
— Меня зовут Андрей по прозвищу Урманин, я воевода князя Ростислава Тмутараканского и прибыл к вам с его посланием.
Старый степняк прервал меня легким жестом и вкрадчиво сказал:
— Негоже говорить о делах, когда гость еще не насытился с дороги. Это неуважение со стороны хозяев! Ешь и пей, воевода, после поговорим о делах.
Я кивнул и продолжил насыщаться печеным мясом, заедая его лепешками, суджуком и сыром и обильно запивая всю эту роскошь кумысом. Впрочем, ради уважения к хозяевам я отведал также и похлебки с гурутом, и густой, наваристой каши, приготовленной не иначе как на курдючьем сале. Все время трапезы от меня не отставали и степняки — и к ее завершению, когда мне стало трудно дышать из-за непомерно раздувшегося живота, я прямо-таки проникся расположением к хлебосольным хозяевам. Нет, неспроста с древних времен переговоры нередко сдабривают обильной едой — разделенный вместе хлеб как-то примиряет, сближает людей.
— Ну что же, — сыто срыгнув, обратился ко мне Кабугшин, вытирая пальцы сухой тряпкой, — с какими вестями ты пожаловал, воевода? О чем желает говорить со мной каган Тмутаракани?
Отставив от себя кубок с кумысом, я вытер губы точно такой же тряпкой, лежащей до того на столе, и принялся неспешно говорить:
— Ростислав Владимирович предлагает вам свою защиту в обмен на добрую службу.
Каталим громко и зло фыркнул, его брат удивленно воззрился на меня, и лишь сам Кабугшин сохранял невозмутимость — впрочем, улыбка сошла с его губ, а в глазах отразилась тяжелая дума.
— Это предложение мы вынуждены отклонить. — Холодно произнеся эти слова, секунду спустя печенег продолжил, немного ехидно скриви губы: — Если бы мое племя желало служить русам, то мы вместе с иными родами, близкими нам по крови, отправились бы служить великому кагану Руси, в Киев-град! Тмутаракань же совсем мала…
Оба сына Кабугшина синхронно улыбнулись практически одинаково широко и с практически одинаковым выражением самодовольного презрения на лицах. Однако я быстро стер эти улыбки с их губ:
— Что же, тогда вы погибнете. Половецкий хан Шарукан уже собирает большую орду в степи.
Все трое печенегов одинаково напряглись, выпрямив спины, и Кабугшин заметил:
— Мое племя не пустило в эти земли торков, когда они были сильны. И лишь остатки их, рассеянных половцами, мы приняли в наши стойбища, на положение слуг. Остановим и куманов! Тем более, — печенег вновь позволил себе легкую полуулыбку, — я слышал о сборах Шарукана. Но я слышал, что он нацелен на Киев!
Однако печенег весьма информирован… Интересно, его упреждают не те же люди, кто шлет гонцов и к нам? Очень даже может быть…
— А что помешает ему после Киева обратить своих коней против вас? В узком проходе, что ограждает ваши земли от половецких степей, нет ни вала со рвом, ни крепостей, защитивших бы вас от вторжения. Успеете ли вы собрать рать, если Шарукан поспешит к вам изгоном, выпустив вперед волчью стаю легких разъездов? И что ждет тебя, хан, и твое племя, если половцы, многократно превосходя вас силами, прижмут печенегов к горам? Они истребят вас вместе с женами и детьми. Впрочем, последних могут обратить и в рабство. Но это даже хуже, чем быть слугами, а для женщин, поговаривают, хуже смерти.
Кабугшин промолчал, но в его глазах я прочитал напряженную работу ума.
— Между тем уже сейчас в вашем тылу есть десятки больших и малых крепостей, крупные города с мощными каменными стенами, горы, где можно укрыть целый народ! Прими предложение князя, хан, и твой народ не погибнет, какую бы силу ни собрал против вас Шарукан.
Печенег молчал с минуту, а сыновья его и вовсе словно боялись дышать. Наконец он заговорил, спокойно и рассудительно:
— Но каган выведет свое войско в поле, если мы перейдем под его руку, а половцы войдут в наши земли?
Я коротко усмехнулся:
— Все зависит от того, сколько ты дашь воинов в поход князя.
Хан встрепенулся:
— А на кого Ростислав желает пойти войной?
Вот он, момент истины!
— Против нашего общего врага.
Глаза Кабугшина сузились.
— Но ведь Шарукан собирает орду против Руси! А я слышал, что великий каган Изяслав не в мире с Ростиславом!
Согласно кивнув, я ответил:
— И именно потому половцы не ждут удара в спину.
Старый печенег вновь глубоко задумался, и сыновья его будто бы разделили с отцом тяжкую думу, с тревогой глядя в его лицо. Наконец хан заговорил:
— Но сколько воинов может выставить сам каган?
Немного подумав, я решил не спешить — в нашей словесной игре пока еще рановато открывать все козыри — и ответил уклончиво:
— Достаточно, чтобы перевесить чашу весов, когда орда половецкая сойдется с киевской ратью. Но если мы говорим, хан, как о твоей службе, так и о службе твоего народа, князю нужно знать, сколько сил выставят в поле его черные клобуки.
Кабугшин промолчал с десяток секунд и осторожно произнес:
— Шесть тысяч всадников я смогу привести кагану.