В кольце врагов
Шрифт:
Когда же ушел князь, рассыпалась цепочка, разорвалась, пронзенная клиньями половецкими, и началась бойня! А все же не сложили дружинники русские топоров и сабель трофейных, все же бились они до конца, во множестве погибая от стрел, да ударов в спину… Но кто успевал до врага дотянуться, тот спешил встретить смерть, прихватив с собой кого из половцев, круша врага чем попало: заостренными древками сломавшихся топорищ, обломками мечей да сабель, кинжалами и даже просто руками. А когда и зубы шли в дело — пытались русичи, уже пронзенные стрелами да копьями, перегрызть врагу горло. И ведь получалось у некоторых!
Солнце достигло зенита, а все еще не стихла битва, все еще держатся последние островки обессиливших, спешенных русичей, поставивших кругом щиты. Не берут их половцы в плен,
45 Речь идет о походе князей-триумвиров на торков в 1060 г. Тогда еще Русь была неделима, Ростислав не стал изгоем, а Всеслав Брячиславич дал полоцких воинов на общее дело. Тогда еще сами половцы были союзниками русских князей. Общая рать, не поредевшая в братоубийственных битвах на Немиге и Черехе, вышла огромная. Триумвиры готовились всерьез, времени у них хватало, и помимо конных дружин в поход на ладьях отправилась многочисленная судовая рать. Торки, видя мощь общего войска земли Русской, не приняли бой, а спешно откочевали к границам Венгрии и Византии.
46 Шатрандж — арабский вариант индийской игры чатуранга, ближайший предок современных шахмат. На Руси игра была известна с 11 в.
Глава 4 (текст отредактирован)
Сентябрь 1068 г. от Рождества Христова
Переяславское княжество
Чем сильнее мы углубляемся внутрь русской земли, тем чаще наблюдаем свидетельства отчаянной борьбы северян с захватчиками. Собственно, нам пока не встретилось ни одного целого городка или веси, не обращенных в груду почерневших, обугленных развалин. Иногда среди них попадаются каким-то чудом не сгоревшие тела защитников, буквально искромсанные половцами — такого ожесточения при легких штурмах не бывает. Да и свежевырытые котлованы с десятками куманских трупов, едва-едва присыпанных землей и нередко разрытых хищниками, говорят сами за себя.
Изначально в голове нашего войска следовали разъезды степняков, но, перейдя границу княжества, Ростислав приказал выдвинуться вперед легким лучникам из числа донских поселенцев-бродников. К слову, как бродников, так и аланов побратим отдал под мое начало. Сам князь осуществляет общее руководство и одновременно ведет дружину Тмутаракани в тысячу русичей и хазар, а отряды печенегов и касогов имеют каждый своих командиров. Например, горскими всадниками распоряжается Асхар, черными клобуками командует Каталим, тут князь решил ничего не менять. Мужество и боевые качества последних нам пока неизвестны, а вот касоги уже успели зарекомендовать себя как стойкие, искусные бойцы.
Порядок нашего движения таков — головными дозорами идут легкие лучники бродников, еще полторы сотни имеющих брони бойцов я держу подле себя, вместе с аланами. Можно сказать, что под моим началом следуют одновременно сторожевой и передовой полки армии Ростислава, если переводить все в структуру войска Древней Руси.
На расстоянии двух верст позади следуют печенеги и княжеская тысяча, да пять сотен касожских катафрактов — несмотря на гибель тяжелой конницы Тагира, Асхару удалось сформировать еще один отряд элитной кавалерии. Это одновременно и большой полк, и «крылья», точнее, полки правой и левой руки. Наконец, полторы тысячи легких горских лучников держатся за обозом, охраняя его и одновременно защищая нас с тыла, они — мобильный резерв. На ночные стоянки все полки собираются воедино, окружая лагерь кольцом телег — кстати, идею со стеной гуляй-города*47 предложил я, а печенеги горячо поддержали.
Так вот, следуя во главе войска, я один из первых встречаю следы разорения русской земли половцами. Уничтоженные поселения мы обходим до широкой дуге — не хотелось бы подцепить какую-нибудь заразу от неубранных, гниющих в теплую сентябрьскую погоду тел, да и работу могильщиков выполнять мы не можем, слишком спешим. Защитников сожженной крепости, встреченной нами на пути, мы похоронили честь по чести.
Иногда вдоль дороги нам попадаются женские трупы — видно, полонянок насиловали прямо на марше до абсолютного истощения, а после бросали умирать. Смотреть на них страшно и стыдно. Воины отворачиваются, часто крестясь, губы их сжимаются, как и пальцы на рукоятях клинков. Быть может, с одной стороны, это даже и хорошо, боевой запал не потеряется, но с другой — только один раз я набрался мужества опустить свой взгляд вниз.
Н-да… Судя по состоянию увиденного тела, половцы прошли здесь не очень давно — лицо осталось цело, очень красивое, к слову, лицо. С застывшим на нем выражением муки и выклеванными глазами… Тогда внутри все захлестнула ярость, а прошлой ночью погибшая девушка приснилась в каком-то кошмаре, и оттого сейчас на душе особенно муторно и противно.
Нередко на участках дороги, к которым особенно близко подступают окрестные леса, к нам выходят беженцы, в основном женщины и дети. Выражение их лиц мне также никогда не забыть… Большинство плачет: при виде явно русских воинов из числа бродников, они верят, что враг скоро будет разбит и самое худшее осталось позади. Тогда плотину скорбной апатии людей, потерявших кров и кого-то из близких, прорывает, наружу рвутся слезы облегчения… Молодки поднимают младенцев на руках, словно благословляя ими наше воинство или напоминая ратникам о том, за кого они сражаются. Маленькие дети с криком бросаются к лошадям, слезно прося всадников взять их с собой. Многие при этом зовут: «Тятя! Тятя!!!» — с такой отчаянной надеждой желая встретить среди нас павших отцов, что глаза невольно увлажняются… Мальчишки-подростки тоже бегут к нам, эти просятся в дружину, отомстить за родных. Иногда подходят также бабы и старики — они отдают последнюю еду: засохший, практически окаменевший хлеб и иногда печеные яйца. Ратники с глубокой признательностью принимают эти дары, отдавая взамен сушеное и вяленое мясо, основу рациона до самого вечера. Хлеб при этом никто не ест — воины прячут его за пояс, а некоторые убирают в небольшие мешочки и вешают их на шею. Как талисман-напоминание о людях, отдавших единственную пищу спасителям… От бродников не отстают и аланы, и мне пришлось даже потребовать от воинов, чтобы они не делились последним — хотя сам же вчера украдкой отдал все, что было, в обмен на краюшку черствого каравая. А рука посейчас горит от прикосновения горячей, твердой ладони старика, поделившегося хлебом, и в ушах все еще стоит его глухой, надломленный голос: «Покажите им, сынки…» Покажем, отец, еще как покажем…
— А вот летом прошлым нам такой сом в сети попался — ажно под несколько пудов! Не рыбина, а цельный зверь морской, не иначе…
Я с улыбкой и вполуха слушаю рыбацкие байки Ждана, краснолицего и пузатого вожака бродников. Сейчас и не скажешь, что этот веселый толстяк настоящий боевой вождь, но Ждан мгновенно преображается в сурового, опытного вояку, когда речь заходит о ратном деле. Однако во время монотонного марша он позволяет себе чуть расслабиться и поговорить о любимом увлечении:
— Так вот, я этого сома на горб взвалил, шаг сделал, другой, и тут он мне по спине хвостом ка-а-ак зарядит! Я кубарем через голову вперед, он назад…
— Воевода!
Запыхавшийся дозорный стрелой вылетел из-за поворота дороги. Тревожный тон воина мгновенно рассеял полудрему, неизбежно накрывающую меня под мерное движение лошади. А Ждан на полуслове оборвал свой рассказ, выпрямившись в седле и требовательно воскликнув:
— Говори!
— Половцы впереди! Полон гонят, обоз с добычей!
— Сколько воинов? — спросил я.
— Головной дозор насчитал под полторы тысячи степняков.
— Так… Конь свежий, не загнал его?
Бродник отрицательно покачал головой, но заметно, что бока и холка его скакуна сильно вспотели. Указав рукой за спину, я приказал:
— Поменяй жеребца на заводного из наших и скачи к князю, упреди, что враг показался!
Воин бодро кивнул и отправился выполнять мое поручение. Я обратился к Ждану:
— Полторы тысячи, говорит. Вот что, друг мой, пришла пора нам воздать половцам за бесчинства!