В колыбели с голодной крысой
Шрифт:
– Что ты об этом думаешь?
Ну, теперь я мог дать волю своим чувствам.
– Ты, порочная девчонка! Ты, бессовестная лгунья...
– Ш-ш-ш! Ш-ш-ш! – Она простерла ко мне сложенные лодочкой руки и прошептала:
– Не кричи так громко, а то папа прибежит. – И закрыла раздвижные двери.
Я набрал воздуха в легкие и продолжал:
– Ты, эгоистичная выскочка! Ты, двуличная тварь! Ты, неграмотная, некомпетентная иди...
– Ну, нет! Постой минутку! – сказала она. – Что ты имеешь в виду под словом “некомпетентная”? Возьми свои слова обратно!
Я помахал газетой у нее перед носом:
– Ты, глупая, нелепая маленькая сучка. Ты не понимаешь, что тебя можно привлечь к ответственности за подобные вещи?
– Ох, ну в этом-то ты как раз ошибаешься! Меня нельзя привлечь! – Она весело рассмеялась. – Это самая лучшая часть статьи, разве ты этого не понимаешь?
Возведенная мною стена ярости обрушилась, пробитая непостижимым равнодушием. Я удивленно посмотрел на нее и сказал:
– О чем, ради всего святого, ты говоришь?
– Дай мне газету. – Она вырвала ее у меня из рук и стала перебирать страницы, разбрасывая ненужные по полу и оставив те, где была напечатана ее статья, – четвертушку со страницей три и другую, со страницей одиннадцать.
– Посмотри сюда, – сказала она. – Покажи мне хоть одно слово, которое можно было бы отнести к разряду клеветнических, или порочащих личность, или каким-нибудь еще громким определениям. Вот, например: “Глумливый и дерзкий Стендиш”. Ты выглядел глумливым, дорогой, в глазах всех этих глупых полицейских. И дерзким. Ты и сейчас ведешь себя дерзко. И ты в самом деле назвал полицейских недоумками и заявил, что они не должны были задерживать твоего друга.
– Но я не говорил, что буду звонить в Вашингтон. – От воинственного гнева я как-то незаметно скатился на угрюмую оборонительную позицию.
– Спорим, что говорил! – Она поглядела мне в лицо и засмеялась, когда убедилась, что была права. – Ну, ты видишь? Ну признай, разве это не первоклассный образчик журналистского искусства?
Она гордилась своим творением и хотела, чтобы я, ее жертва, похвалил ее. Она была похожа на помесь ухоженной кошечки и хорошо откормленного щенка и смотрела, ожидая, что я порадуюсь тому, как ловко и умело она вонзила нож мне в спину.
Я пришел в этот дом, кипя от ярости, желая только одного: выплеснуть свой гнев на Сондру Флейш и тем облегчить душу. Если бы в ее поведении я почувствовал хотя бы намек на раскаяние или, напротив, она повела бы себя вызывающе, я бы осуществил свое намерение без всякого колебания. Но эта ее гордость за свой поступок, это ее требование одобрения с моей стороны, уподобляющее ее ученым-атомщикам, которые гордились изобретением “чистой” бомбы, полностью сбили меня с толку. Я полагаю, в нашем мире найдется немало таких людей, которых нисколько не беспокоит моральная сторона их работы и которые озабочены лишь тем, чтобы умело ее выполнить. А если жертва возражает – особенно если она возражает с позиций эксцентричной и устарелой морали, – они огорчаются, что эта самая жертва не говорит “Туше!”.
До меня никак не доходила простая мысль, что Сондра безнадежно погрязла в своем эгоизме и мой гнев способен только ее удивить; и это в какой-то момент совершенно выбило меня из колеи. Я не искал справедливости в этом доме – понимал, что это невозможно, – но я жаждал мести. Я хотел заставить Сондру Флейш понять, как отвратительно она поступила, так, чтобы, покидая этот дом, я почувствовал, что ее терзают угрызения совести. Но, увидев ее, я понял, что мои надежды тщетны. Но я по-прежнему жаждал отмщения, и внезапно меня осенило. Ее задело только одно из моих высказываний, только одно.
Замечательно. Существует не один способ сквитаться даже с кошкой.
– Кстати, – сказал я, – статья отнюдь не является первоклассным образцом журналистского искусства. Я бы сказал, что она написана на уровне учащегося четвертого класса.
Ее улыбка вспыхнула и тут же погасла, она отступила чуть в сторону и испытующе смотрела на меня, стараясь понять, не шучу ли я. Потом она взяла себя в руки и сказала:
– Это ты говоришь со злости.
– Нет, это действительно так, – сказал я, на этот раз совершенно спокойно и даже сочувственно, подавив в себе возмущенного моралиста. – Вот дай я тебе покажу. – Я взял у нее газету, пробежал глазами статью и продолжал:
– Вот, например, посмотри: “Эта и другие сомнительные угрозы была...” – ты видишь, подлежащее и глагол не согласуются, должно быть “были”, а не “была”.
Она нахмурилась было, но потом нетерпеливо тряхнула головой.
– Как у меня, звучит лучше, – ответила она.
– Нет, хуже. – Я перевел взгляд на другое место в статье. – А вот другое место...
Но она не пожелала меня слушать и поспешила закончить неприятный для нее разговор:
– Ты просто придираешься. Так тоже можно сказать.
– Сказать-то можно, но писать так не годится, – не унимался я и продолжал анализировать фразу за фразой теперь уже с точки зрения стиля. – А посмотри, какой у тебя бедный словарь! Без конца мелькают одни и те же слова.
Теперь уже на ее лице не оставалось и следа самодовольства.
– Откуда ты выискался, такой пурист?
– Ну, если ты собираешься и дальше писать, тебе предстоит основательно усовершенствовать свой стиль и научиться правильно строить предложения. – На этот раз я рискнул улыбнуться. – Впрочем, все это не так уж важно в такой маленькой газетенке, как “Путеводная звезда”, – добавил я, – но с такими данными вряд ли тебе удастся пробиться в большую прессу. В самом деле, может быть, тебе не стоит наклеивать эту статью в альбом своих журналистских шедевров?
Я попал в цель. Она вырвала газету у меня из рук и швырнула на пол.
– Тебе лучше убраться отсюда, – сказала она. – Если бы я сказала папе, кто ты...
– Может быть, тебе следует еще раз набело переписать статью, – сказал я.
– Я ее три раза переписывала, – озадаченно сказала она и тут же спохватилась. – Я пошла за папой.
– Я ухожу. – Я обвел взглядом разбросанные на полу газетные листы. – Можешь оставить себе этот экземпляр. Мне он больше не нужен.
Я повернулся, пошел прочь из гостиной и столкнулся нос к носу с направлявшимся в гостиную мужчиной. Ему на вид было около пятидесяти. Это был крепкого сложения энергичный человек со светлыми добрыми глазами. Он посмотрел на меня, вежливо и с удивлением улыбнувшись, и взглянул через мое плечо на Сондру:
– Ну что? Кто это?
– Папа, – сказала она язвительным тоном. – Я рада была бы познакомить тебя с Полом Стендишем.
В первый момент мое имя не вызвало у него никаких ассоциаций, и я поспешно проговорил:
– Раз познакомиться с вами, сэр. Я соученик Сондры.
– Отлично, отлично, – сказал он, улыбаясь чуть шире, и пожал мне руку. Затем улыбка стала сползать с его лица, и он взглянул на меня более внимательно.
– Совершенно верно, сэр, – сказал я. – Я глумливый, дерзкий Пол Стендиш, профсоюзный громила, о котором писала ваша дочь. Вы прочли статью?