В колыбели с голодной крысой

Уэстлейк Дональд Эдвин

– Кто заклеил тебе живот? Этот старый идиот?

– Врач.

На ее лице мелькнула тень сомнения.

– Они действительно тебя так сильно избили?

– Сильно.

Она покраснела и приподнялась с кресла, но затем снова села.

– На самом деле я их не осуждаю, – сказала она. – Если кто и напрашивается, чтобы его побили, так это ты. Я закрыл глаза.

– Почему ты не уходишь?

– Я пришла сюда по просьбе отца, – сказала она. – Он прислал тебе послание.

Я не открывал глаз. Я ненавидел этих людей, всех до одного. Даже Чарлза Гамильтона, из-за

письма которого я очутился здесь, ведь он оказался дешевым донжуаном, если судить по словам его жены и капитана Уиллика. А миссис Гамильтон оказалась слабоумной напуганной дурой. Капитан Уиллик и его молодчики, Леонард Флейш со своей дочкой – что за подлая коллекция обманщиков! Мне от Сондры Флейш нужно было только одно – чтобы она ушла. Я не открывал глаз и ждал, когда она уйдет.

Но она не ушла. А напротив, заговорила:

– Мой отец хочет, чтобы ты знал, что он не приказывал тебя бить и не потворствовал этому. Через некоторое время после твоего ухода позвонил Джерри Моска, он искал тебя, и мы сказали, что ты у нас был. Он взял тех двух с собой и поехал к тебе по собственной инициативе. Он не выполнял ничьих приказов. Мой отец очень рассердился, и капитан Уиллик тоже.

– И было бы хорошо, чтобы я обо всем забыл к тому времени, когда снова вернусь в колледж. Не так ли?

– Мне все равно, – сказала она. – Я же сказала, что меня послал отец. И я хочу тебе сказать еще кое-что. Вчера, когда вас арестовывали, в “линкольне” был не отец, а я. Мне хотелось посмотреть, как выглядят крепкие парни из профсоюза. Ты не показался мне таким уж крепким.

При этих словах я открыл глаза и посмотрел на нее. Она старалась изображать презрение, но ей это не удавалось. Наверное, впервые в жизни она испытала потрясение.

– Я не крепкий парень и никогда этого не утверждал.

– Почему ты не убрался отсюда? – спросила она, как будто ей было важно это знать. – Почему бы тебе не упаковать вещи и не уехать? Здесь ты только нарываешься на неприятности.

– Из того, что ты написала в газете, следует, что я как раз не должен пытаться уехать из города. Она нетерпеливо тряхнула головой:

– Это не имеет значения. Если ты хочешь, то можешь ехать. Я полагаю, капитан Уиллик стыдится того, что с тобой произошло. Я знаю, что мой отец тоже.

– А ты?

– Я не знаю, – сказала она, по-видимому впервые покривив душой. – Ты только и знаешь, что злить меня, по не думаю, что ты и правда такой вредный. Наверное, у тебя просто не выдерживаю г нервы – Разумеется.

– Почему тогда ты не уезжаешь? Так было бы лучше для тебя, Пол.

– А как насчет Уолтера?

– Кого? А, этого, другого.

– Да, другого.

– Как насчет него? Он может сам о себе позаботиться.

– Он мой друг.

Она покачала головой:

– Ты находишь себе странных друзей.

– Не тебе об этом судить.

– Хорошо, Стендиш, – сказала она, снова ощетинившись. – Давай кое-что выясним. Дело в том, что я должна делать свою работу. Что, если бы я пришла к тебе и сказала: “Послушай, братишка, я член лояльной оппозиции, и я хочу написать о тебе порочащую статью. Дай мне

что-нибудь, что бы я смогла процитировать, ладно?” Что было бы, если бы я сказала тебе что-нибудь в этом духе?

– Зачем тебе вообще писать порочащие статьи?

– Это моя работа.

– Хорошенькая работа!

– Говори, говори. А как насчет людей, с которыми ты работаешь?

– Не верь всему, что прочитал твой отец. Она начала что-то говорить, потом передумала и сказала:

– Тебе и в самом деле кажется, что ты безупречен?

– Это преувеличение. Но я не вижу себя пишущим порочащие статейки, если ты это имеешь в виду.

– Ты бы прекрасно опорочил моего отца вместе с его служащим, не так ли?

– Только правдой.

– Тебе бы не удалось много сказать, не так ли?

– Что это должно означать?

– Это должно означать, что ты вообразил себя поборником правды, сэр Галахад.

– Ты ничего не поняла. Мы сюда приехали не для того, чтобы объявлять войну. Мы получили письмо. Некоторые рабочие хотят организовать здесь местное отделение профсоюза АСИТПКР, и мы приехали, чтобы изучить положение на месте. Если большинство пожелает открыть местное отделение, прекрасно. Но если большинство предпочтет оставаться в профсоюзе компании, это тоже прекрасно.

– А большинство всегда право.

– Разве это не так?

– Ты просто дебил! – Она вскочила с места. – Почему я о тебе беспокоюсь? Я сказала то, что просил передать тебе мой отец, вот и все. Он не приказывал тебя избивать и не желал этого. И если у тебя осталось хоть немного здравого смысла, ты уберешься отсюда. Но он отсутствует у тебя, не так ли? Дебил, – добавила она сердито.

Подошла к двери и открыла ее, затем оглянулась на меня:

– Говори что хочешь доктору Ридмену, – сказала она. – Для меня это не имеет значения. Если я и пытаюсь тебе помочь, то не потому, что испугалась того, что ты можешь обо мне наговорить.

– Тогда почему же?

– Потому что ты дебил, вот почему. Потому что всем жаль молокососов. – И она со злостью захлопнула за собой дверь.

Как только она ушла, я снова попытался принять более удобную для моего живота позу. Даже говоря шепотом, я перенапряг горло и теперь испытывал нестерпимую боль. Я осторожно дышал носом и смотрел в потолок, пытаясь понять, зачем она в действительности приходила. Она сказала, что ее послал отец. Так ли это? Поразмыслив, я пришел к выводу, что так оно и есть: поначалу она была угрюмой и недовольной, и я поверил в то, что она пришла не по своему желанию.

Но позже? Совет, раздражение и это ее сожаление по поводу того, что я дебил и молокосос. Хорошенький портретец, хотелось бы верить, что он не особенно правдив.

Хотя у меня все болело и я не спал уже много ночей, а в последний раз ложем мне служила металлическая сетка, я внезапно осознал, что у меня бессонница. Нет, бессонница – это слишком слабо сказано. Я ощущал себя как лошадь, тревожно переступающая с ноги на ногу в стойле, когда снаружи бушует буря. Мне хотелось подняться, встать на ноги и оказаться снаружи, на свежем воздухе, и бежать.