В мир А Платонова - через его язык (Предположения, факты, истолкования, догадки)
Шрифт:
Мир Платонова как будто населен персонажами, которые пытаются жить сразу в противоположных направлениях - добровольно испытывая на себе невыносимый, казалось бы, для нормальной жизни гнет совершенно несовместимых идей.
Достоинство ветхости
Основное достоинство предмета, исходя из платоновских посылок - это "лишнесть", ничейность, ненужность, непригодность и отверженность. Если взглянуть иначе, это непредназначенность ни для кого другого, уникальность данного объекта именно для тебя, его живая суть ("отверженный камень да сделается главою угла"). С этой точки зрения даже и украсть, то есть "взять, что плохо лежит",
Сейчас чевенгурца везла лошадь с белым животом - чья она была, неизвестно. Увидел ее Чепурный в первый раз на городской площади, где эта лошадь объедала посадки будущего парка, привел на двор, запряг и поехал. Что лошадь была ничья, тем она дороже и милей для чевенгурца: о ней некому позаботиться, кроме любого гражданина (Ч:87).
При этом весьма характерно, что движущее Платоновым начало - именно этическое (как и подобает пишущему в российской традиции; ср. Толстая-Сегал 1981). Недаром истинные платоновские герои - настоящие, а не только лозунговые, как у Маяковского, ассенизаторы (осушители, ирригаторы, преобразователи вторсырья, чудаки-умельцы).
Задача, знакомая любому работнику, имеющему дело с "веществом" выбрать предмет, который наилучшим образом выполнит свою роль. (Задача, конечно, сразу со многими неизвестными.) Например, для столяра - выбрать из того материала, что под рукой, доску нужного размера, с определенным рисунком. Или для автослесаря - выбрать "единственную" подходящую гайку из кучи тех, которые валяются как непригодные. Близко к идее оптимального выбора лежит идея разбора свалки, утилизации отходов, "незагрязнения среды", нахождения каждому предмету своего уникального места, а следовательно, предназначения в мире. И Платонов не может пройти мимо них. Но с ними же в тесном ассоциативном ряду соседствует идея "зряшного", бесцельного, напрасного действия. Это отрицательный, обратный полюс двух первых. Мысль платоновских героев увязает и здесь.
Смысл человеческой деятельности - только в ней самой, и платоновские герои будто намеренно устраняют все внешние, привходящие цели, побудительные мотивы для своего труда, чтобы насладиться им как бы в чистом виде (или, что то же самое - испытать от него мучение, пострадать, потосковать, потомиться им). Смысл их деятельности может становиться полностью эфемерным.
Вот, например, пешеход Луй, посланный чевенгурским ревкомом с письмом от Копенкина к Дванову - платоновский вариант образа вечного странника. Отправившись в дорогу, он останавливается где-то заночевать:
)Он лежал и думал - как бы ему закурить. Табак был, а бумаги нет; документы он уже искурил давно - единственной бумагой осталось письмо Копенкина Дванову. Луй вынул письмо, разгладил его и прочитал два раза, чтобы запомнить наизусть, а затем сделал из письма десять пустых цигарок.
– Расскажу ему письмо своим голосом - так мне складно получится! рассудительно предпочел Луй... (Ч:127).
Повидимому, вообще можно считать, что излюбленный способ платоновского иссследования - это рассматривать самые близкие ему идеи, представляя их так, чтобы были видны сразу самые уязвимые их стороны, полностью беспристрастно, со стороны, как бы совсем и незаинтересованно, вообще чуть ли не враждебно - одновременно находясь к самому себе в постоянной внутренней оппозиции.
Навязчивым образом в текстах Платонова является работа сложного механизма для удовлетворения какой-то нехитрой человеческой потребности. Так, для того чтобы сварить Якову Титычу жижки для болящего желудка, нужно разжечь огонь, а для этого (при коммунизме) не находится иного средства, как по совету инженера Гопнера запустить всухую деревянный мельничный насос:
Поршень насоса, бегая в сухом деревянном цилиндре, начал визжать на весь Чевенгур - зато он добывал огонь для Якова Титыча. Гопнер с экономическим сладострастием труда слушал тот визг изнемогающей машины... (Ч:220).
(Что пристрастие Платонова к машинам имеет два противоположных полюса: создание из мертвого живого и превращение живого в мертвое, отмечено в Геллер 1982:72.)
Из-за "пониженной ценности питания" для платоновских героев - они едят только уже как-то и чем-то подпорченную пищу; спят неудобно, только чтобы набраться сил; любят - лишь по необходимости и совсем не тех женщин, которые могут возбуждать желание и нравиться.
...Суп варился до поздней ночи, пока большевики не отделаются от революции для принятия пищи и пока в супную посуду не нападают жучки, бабочки и комарики. Тогда большевики ели - однажды в сутки - и чутко отдыхали (Ч:149).
И Чепурный просит Прокофия привести в Чевенгур женщин худых и изнемогающих, чтобы они не отвлекали людей от взаимного коммунизма (Ч:208):
– Каких пригонять?
– спросил Прокофий у Чепурного и сел в повозку.
– Не особых!
– указал Чепурный.
– Женщин, пожалуйста, но знаешь: еле-еле, лишь бы в них разница от мужика была, - без увлекательности, одну сырую стихию доставь! (213).
По этим законам от любимой женщины герой просто должен убежать, чтобы уменьшить свое чувство, приблизить его к нищей реальности жизни - как в "Реке Потудани". И тот же мотив снова повторяется в "Чевенгуре" - уходом Дванова в бреду в странствия и потерей им невинности (вымещение избыточной, ненужной силы - как избавление от болезни) с бабой-бобылкой Феклой Степановной.
Чепурный упрекает Жеева: В женщине ты уважаешь не товарища, а окружающую стихию (Ч:152), - и размышляет далее:
Для людской чевенгурской жизни женщина приемлема в более сухом и человеческом виде, а не в полной красоте... Чепурный готов был приветствовать в Чевенгуре всякую женщину, лицо которой омрачено грустью бедности и старостью труда... признавал пока только классовую ласку, отнюдь не женскую; классовую же ласку Чепурный чувствовал, как близкое увлечение пролетарским однородным человеком - тогда как буржуя и женские признаки женщины создала природа помимо сил пролетария и большевика.
(О гомосексуальных мотивах в творчестве Платонова, хотя это, вроде бы, лежит на поверхности, говорить вряд ли уместно. Тезис, выставленный в статье (Парамонов 1987:334), что "Чевенгур" - это гностическая утопия на подкладке гомосексуальной психологии - явное упрощение: сказано вроде бы хлестко, но по сути неверно. Скорее можно было бы говорить о платоновском толковании ереси большевизма - как своего рода скопчества.)
Вот, например, "классическая" любовная сцена по Платонову - имеется в виду "любовь на троих", где в качестве "третьего" выступает, с одной стороны, конь Копенкина Пролетарская Сила, а с другой - Чепурный, "мешающийся под ногами" у только что встретившихся в Чевенгуре друзей - Саши Дванова и Копенкина: