В мире исканий(изд.1949)

Охотников Вадим Дмитриевич

Правда, солдаты действовали на резонансную систе­му моста непосредственно своими сапогами и, таким об­разом, его раскачали, а на осветительные плафоны по­влияли, так сказать, воздушные колебания. Но все дело в резонансе и мощности звука.

А вот с самолетами что при испытаниях происходит? Представьте себе: конструируют новую машину — про­сто, скажем, чудо техники. И скорость замечательная и дальность полета порядочная. А при испытании иногда разваливается в воздухе! В чем дело? Начинают разби­раться — оказывается, вибрация мотора попала в резо­нанс с какими-нибудь трясущимися деталями. До сих пор авиаконструкторы бьются с этим делом. Не всегда, понимаете, даже поддается математическому расчету. Очень трудная задача. Всего не учтешь… А тут иногда еще мотор меняет свои обороты, чем создает самую раз­нообразную вибрацию самолета. У меня один знакомый летчик-испытатель еще в 1934 году с этим делом столк­нулся. Говорит: “Поднимаюсь на новой, только что скон­струированной машине. Все идет хорошо. Летит плавно, поддается рулевому управлению, и все такое прочее”. Но вот он, как полагается по программе испытаний, откры­вает газ на полную силу и начинает набирать скорость. “Вдруг чувствую, — говорит, — появляется сильная ви­брация… Два месяца пролежал в госпитале!” А машину тем временем, конечно, видоизменяли, укорачивали ка­кие-то там ребра, удлиняли растяжки — одним словом, делали так, чтобы в воздухе они не резонировали от ви­брации мотора.

В общем, Пете скоро стало ясно, зачем Богуцкому понадобилось тщательно анализировать звук этого взры­ва. По его мнению, от этого сверхмощного звука разру­шались не только осветительные плафоны…

“Мне, — говорил Петя, — долго не верилось, что ре­зонансные данные оказались одинаковыми и у малень­кого осветительного плафона и у огромного бомбарди­ровщика “Юнкерс-88”, который, по уверению Богуцкого, развалился в воздухе от одного только звука!”

Но профессор объяснил все очень точно. Дело в том, что даже самые различные по величине и форме пред­меты могут иметь одинаковые резонансные данные. Он привел Пете в пример две струны, из которых одна тол­стая, другая тонкая, но при этом соответствующим натя­жением их можно обе настроить на один тон.

Трудно было, конечно, представить, чтобы такая проч­ная конструкция, как самолет, могла разрушиться от звука. Ну, плафоны — другое дело, они все-таки стеклян­ные.

Но Богуцкий, ссылаясь на мощность звуковой волны, настаивал на своем и привел Пете еще много различных доказательств.

“Видно, — говорит Богуцкий, — случайно “ноты” это­го страшного звука действовали с определенной после­довательностью на определенные детали самолета, за­ставляя их вибрировать. В определенный момент полу­чилось сложение сил и наступило разрушение”.

“Помогайте нам, товарищ Янин, или, вернее, даже включайтесь в эту работу, — говорил он Пете. — Дело очень серьезное, поскольку оно касается обороны нашей родины. Ведь мы с вами создадим такое оружие, кото­рого ни у кого, кроме как у нашей страны, не будет. Сделаем это быстро, без шума. Представляете, какое спасибо нам скажут правительство и народ!”

“Я стою, — говорит Петя, — и ничего не вижу перед собой от радости и удивления”.

“Сделаем! Конечно, сделаем! — отвечает он Богуцко­му. — Отъезд из Ленинграда я отложу, если нужно. Да­вайте буду помогать!” “Только одно условие, — говорит ему Богуцкий: — все это должно быть, как вы сами понимаете, в секрете. Ни один лишний человек не должен знать, даже ваш то­варищ, лейтенант”.

“Я было начал возражать, — говорит Петя, — но он очень уж настаивал”.

После этого разговора Петя перетащил к профессору свои граммофонные пластинки, не говоря мне ни слова, и начал с ним работать. Оборудования и станков, еще не эвакуированных, у Богуцкого оставалось много. Только людей не хватало.

“Я даже не знаю, как бы они без меня обошлись”, — говорит мне Петя.

“Ну, и в каком положении это дело теперь?” — спраши­ваю я.

“Представь себе, что прибор совершенно готов! — отвечает Петя. — Нужно сказать, работали мы все не покладая рук. Да ты сам вчера ночью слышал мою пла­стинку… Это уже производилась регулировка”.

“Устройство прибора очень несложное, — продолжает Петя. — Специальный электрический коммутатор по строго рассчитанному времени произведет включение электрозапалов у различных зарядов взрывчатки, заклю­ченных в резонансные камеры. Благодаря этому должен получиться не один взрыв, а ряд быстро идущих один за другим. Все сольется в мощный звук, точно такой, как у. меня зафиксировано на пластинке. И если тот самолет действительно погиб от звука, то и другие, такой же конструкции, возможно, последуют за ним. Но вот что я тебе должен сказать…”

Петя сделался необыкновенно серьезным и говорит мне уже шопотом: “Есть, в приборе, по-моему, некоторые неясности… Вы­держит ли нагрузку отражатель, предназначенный для направления звуковой волны кверху? Достаточно ли крепки перегородки, отделяющие одну резонансную ка­меру от другой? Ну и еще разные мелочи… Ты понима­ешь, машина вообще рассчитана на воспроизведение по крайней мере двухсот звуковых “выстрелов”. Но вот са­мый первый меня сильно беспокоит… Богуцкий и слышать не хочет о том, чтобы приняли участие еще какие-ни­будь люди. В последнее время он даже ко мне стал от­носиться немного пренебрежительно. Все время умаляет значение моей пластинки, уверяет, что будто бы можно было обойтись и без нее, а конструировать задуманную машину на основе одних математических расчетов, при­шедших ему недавно в голову.

Я нисколько не обижаюсь на это и согласен с тем, чтобы о моем участии даже не знали, лишь бы прибор действительно стал работать, — говорит Петя. — Если бы моя помощь как механика в настоящее время не была нужна, то я давно бы оставил его в покое. Но ты пони­маешь, им там без меня будет все-таки трудно…

А нужно было бы пригласить на помощь еще неко­торых специалистов. Следовало бы поставить это дело шире.

Ты понимаешь, он собирается все это преподнести сюрпризом. Это уже никуда не годится. Он, конечно, стремится принести нашей родине пользу, и не малень­кую. Но нельзя его оставлять одного без хорошего това­рищеского коллектива. Два сотрудника, работающих с ним, тоже начинают понимать, что такую ответственную работу так вести нельзя. Вот сегодня ночью…”

Здесь Петя остановился на полуслове, стал прислу­шиваться и вдруг побледнел.

“Что с тобой?” — спрашиваю его.

“Разве не слышишь: воздушная тревога!”

А я задумался над тем, что он мне рассказал, и действительно не заметил, как на дворе завыли си­рены. “Ну и что ж такого, что тревога! Разве ты впервые ее слышишь?” — говорю ему.

Петя встает и начинает ходить по комнате.

“Я все-таки пойду, — говорит он. — Не могу я его оставить одного, без меня ему будет трудно. Сегодня на­мечается небольшой опыт… Возможно, что все обойдется благополучно”.

Я не стал его задерживать, и он ушел.

Тогда мне было трудно сразу во всем этом разо­браться.

Действительно, положение серьезное! Нужно как-то повлиять на Богуцкого, помочь ему.

Подумав немного, я решил твердо: необходимо не­медленно спешить в штаб и там объяснить положение дела.

Когда я вышел на улицу, бомбежка была уже в пол­ном разгаре. Высоко в безоблачном небе гудели враже­ские самолеты. Лунная, с заморозком ночь немного успо­коила мои нервы, но тяжелое предчувствие, появившееся у меня вскоре после ухода Пети, оставалось.