В плену Левиафана
Шрифт:
Лео ищет следы Нанни Марина. Следы его невиновности или виновности. Что-то такое, что могло бы поставить в деле альпийских стрелков окончательную точку. Конечно, он верит в невиновность берсальера, иначе не стал бы и затеваться с переездом в горы. Алекс хорошо помнит свой первый визит сюда, и полуразрушенный остов дома, и вылинявший плакат — он висел здесь с незапамятных времен и, возможно, был свидетелем произошедшей здесь трагедии. Куда делся оригинал — неизвестно, теперь на месте старого плаката висит новый, точно такой же, с единственным словом:
O N O R E.
Честь.
Вот что является определяющим для Лео. Честь. Честь семьи, честь фамилии, в конце концов. В его жилах течет кровь Нанни, и он готов на все, чтобы очистить ее от
Лео тоже не откажешь в благородстве, хотя он и лукавил, когда речь зашла о руинах форпоста. Сделал вид, что история альпийских стрелков ему незнакома, и назвал ее занимательной. Занимательной и забавной, кажется так, а ведь ничего забавного в массовой гибели людей нет. И… он появился в К. именно в тот день, когда синьор Тавиани приказал долго жить. Уже познакомившись с солнцеподобным красавчиком, ослепленный, очарованный и раздавленный Алекс упомянул и кладбищенского сторожа. И, услыхав, что старик умер, Лео расстроился. То есть это теперь Алексу кажется, что он расстроился. Теперь, когда у Алекса есть хоть какое-то объяснение произошедшему. Очевидно, Лео хотел поговорить со стариком, как с непосредственным участником тех событий и человеком, который знал берсальера лично. Жаль, что их встреча не состоялась.
Или состоялась?
«Да нет же!» — уверяет себя Алекс. Когда он вошел в дом синьора Тавиани, следов чьего-то присутствия обнаружено не было. К тому же у Лео слишком заметный автомобиль, и Алекс увидел его лишь в окне: проезжающим мимо, а вовсе не припаркованным у дома сторожа. И потом, откуда Лео знать, где живет синьор Тавиани? Даже если он искал старика целенаправленно, то обязательно спросил бы о нем либо на заправке, либо в баре у Джан-Франко, либо в одном из магазинчиков, понатыканных на центральной улице К. Любой прохожий, кроме разве что пятилетних близнецов Аннеты и Эрика, смог бы объяснить Лео, как лучше добраться к дому при кладбище. И через полчаса весь городишко стоял бы на ушах от потрясающей новости: к старому отшельнику припожаловал хлыщ на «ламборджини», какого черта?.. Но городишко на уши не встал, никто не судачил о «ламборджини» в контексте могильных плит и бумажных цветов. Значит, и встреча двух отшельников — настоящего и будущего — так и не произошла.
Как и еще одна встреча: Лео и дневника синьора Тавиани, найденного в радиоприемнике «Saba». Если бы Алекс знал, что метеорологом движет отнюдь не праздный интерес к трагедии форпоста, он отдал бы дневник Лео, а вовсе не Кьяре. И вспоминать не хочется, сколько усилий пришлось затратить Алексу, чтобы всучить сестре клеенчатую тетрадь. В конечном итоге Кьяра ее взяла, но расшифровка так и не удалась. Почему — отдельный вопрос. Возможно, записи в дневнике и впрямь не подлежат восстановлению, но возможно и другое: Кьяра просто не захотела тратить время на дневник и беспокоить по пустякам своих друзей-экспертов.
Интересно, куда подевались писульки синьора Тавиани? Выброшены за ненадобностью, заперты в нижнем ящике письменного стола сестры? — там, где она складирует свое и чужое прошлое. Ту его часть, которую считает не слишком важной. Или слишком постыдной. Алекс видел этот ящик, ничем не отличающийся от двух других. Как-то раз, оставшись ненадолго один в комнате сестры, он даже подергал его за ручку. Ящик не поддался, и слава богу: чужие тайны Алексу не нужны. К тому же Кьяра вернулась в комнату раньше, чем он ожидал, и застала брата, склонившегося над столом.
— Решил пошпионить за мной, братец? — весело сказала она.
— И не думал, — смутился Алекс.
— Ладно-ладно, не красней так. Я ведь знаю, что ты хороший.
Так было всегда: Алекс — хороший, а Кьяра — непредсказуемая. Удел Алекса — мчаться по гладкому и совершенно безупречному желобу правильно понятых жизненных ценностей. Внешняя сторона желоба украшена табличками: «любящий сын», «нежный брат», «добрый самаритянин». Самое большое прегрешение Алекса — кража запонок у мертвого синьора Тавиани. Совершеннейшая мелочь по сравнению с тем злом, которое творят ежедневно миллионы людей. Но проклятые запонки впились в обтянутую аэродинамическим костюмом задницу бобслеиста-Алекса и доставляют ему некоторые неудобства. Не говоря уже о том, что скользить по высоконравственному желобу с такой занозой не слишком приятно, возникает излишнее трение и прочие побочные эффекты. Да и порча шикарного аэродинамического костюма неизбежна.
Почему он вдруг вспомнил о запонках?
Они — самодельные и склепаны из старых тунисских монет, а Тунис находится в Африке. Гипотетически синьор Тавиани во время своих странствий мог оказаться и в Тунисе. Но это лишь догадки Алекса, арабская вязь на монетах справок не дает. Зато доподлинно известно, что в Африке служил Нанни Марин. Что, если…
Это не запонки синьора Тавиани, а запонки берсальера? И бывший начальник полиции просто прикарманил их во время осмотра места преступления? Если на это оказался способен Алекс, то почему не предположить, что и синьор Тавиани не устоял?
Стоя у мягкой, обманчиво податливой стены, Алекс сожалеет.
Сожалеет, что Лео не доверился ему, а предпочел искать истину в одиночку. Он сожалеет о дружбе, которая так и не проклюнулась, и о том, что вещи, чья истинная ценность стала вырисовываться только сейчас, оказались не у Лео, а у совершенно посторонних людей. Самого Алекса и его сестры. Впрочем, какие же они посторонние?
Сигнал бедствия, посланный Лео с вершины, был адресован Алексу, никому другому. И брошенные в доме куртка, рюкзак и ботинки Кьяры свидетельствуют о наличии неких отношений между ней и хозяином «Левиафана». Поначалу Алекс предположил, что его сестру и Лео связывают чувства, но вдруг все сложнее? Вдруг Кьяра солгала брату, сказав, что расшифровать дневник не удалось? До сих пор вопрос их знакомства с Лео оставался открытым: слишком далеки они друг от друга, чтобы встретиться, даже случайно. Между К., на самой макушке которого осел Лео, и Вероной, где обитает Кьяра, — целая пропасть. И дело тут не в расстоянии, это как раз дело пятое, путь от К. до Вероны укладывается в несколько не самых утомительных часов. Они — разные, не совпадающие по ритму, по взгляду на мир: там, где К. слеп, — Верона смотрит во все глаза, и наоборот. То, во что верит К., вызывает ехидную улыбку Вероны. За то, что ценится в Вероне, в К. и ломаного гроша не дадут. Кьяра уж точно не даст, в К. она умирала от тоски, но и в Вероне не особо развернешься. И настоящего журналистского расследования иногда приходится ждать месяцами, а тут…
— Ты солгала мне, Кьяра! — произносит Алекс вслух, обращаясь к билету на Каттолику. С тем же успехом можно было обратиться к Тулио Амати или к торговому центру из заметки об обрушении крыши, но лучше уж билет.
Кьяра любит путешествовать.
Хотя в последнее время она совсем забросила Тибет и Латинскую Америку. На смену им пришла Европа. Означает ли это, что Кьяра остепенилась и больше не жаждет острых ощущений? Может быть, а может быть и нет… Кьяра ездила в Португалию, и, если откусить от этого слова пышный петушиный хвост, получится «Порту». Город, в котором Лео нашел старую карту и еще множество удивительных вещей. Он сам сказал об этом Алексу, хотя и не уточнил, каких именно. Но и одной карты достаточно, ведь именно она привела его сюда…