В плену
Шрифт:
Ловим раков мы огромной бельевой корзиной. Подведя корзину, просто выгребаем раков из их нор, а особо упрямых выбрасываем на берег. Иногда в корзине оказывается и мелкая рыбёшка.
Обычный улов - это ведро, а иногда и два. Ведра раков нам двоим вполне хватает на целый день. Но съедобного в раках мало: только шейки и клешни. Когда же нам сопутствует удача, то часть раков мы продаём, а вернее, меняес на хлеб, тушёнку и табак. В покупателях недостатка не бывает: варёных раков разбирают солдаты проходящих эшелонов, а живых сдаём в офицерскую столовую.
Некоторые предпочитают рыбный промысел. Но это совсем не та рыбная ловля, как её понимают в мирной
На Одере, однако, так ловить рыбу нельзя, Одер - река пограничная. За всякие взрывы там крепко достанется. Поэтому в Одере ловят рыбу бреднями, и улов получается гораздо меньшим.
Некоторым нравится стрелять фауст-патронами в подбитые танки, которые ещё не убраны и стоят здесь повсюду. Фауст - очень сильное оружие, так как кумулятивный взрыв прожигает большое отверстие в толстой танковой броне. Не думаю, чтобы такое было по зубам тем пушкам, что были у меня в начале войны в Гатчине.
На сжатом пшеничном поле немки из города подбирают оброненные колоски. У каждой к поясу подвязан небольшой мешочек, а в руках ножницы, которыми они обрезают соломину, а колос кладут в мешочек. Поле убрано аккуратно, упавших колосков мало, и добыча невелика. Иван Фёдорович, движимый чувством человеколюбия или просто из озорства, подводит одну из женщин к снопам, стоящим в копне. Женщина, не понимая в чём дело, изумлённо на него глядит, однако идёт не сопротивляясь. У копны Иван Фёдорович берёт у немки ножницы и, взяв в руку пук колосьев, деловито отстригает их от снопа. За несколько таких движений мешочек наполняется. Немка же, отрицательно качая головой и махая руками, говорит, что так поступать нельзя. Иван Фёдорович серьёзным тоном объясняет, что теперь можно. К нам подходят другие собирательницы колосьев и молча смотрят на происходящее. Когда мы отошли подальше, я оглянулся и увидел, что немки усвоили преподанный им урок.
Иногда мы отправляемся в город. Он, конечно, имеет разрушения, но продолжает жить. На дверях городской библиотеки плакат с курьёзной надписью на русском и немецком языках: "Эта библиотека подарена городу Франкфурту прогрессивной еврейской семьёй Ротшильдов". Гитлер, должно быть, крепко вбил немцам в головы, что большевики и евреи - это одно и то же. Поэтому, вероятно, предполагалось, что этот плакат польстит новым московским хозяевам.
В городском саду квартет скрипачей в котелках и сюртуках по моде XIX века, немного фальшивя, исполняет русские мотивы. Должно быть, самый старый из музыкантов, белый как лунь старичок, объявляет:
– Русский песнь "В поле стоял один берёз".
Русскому военному патрулю сопутствуют двое штатских немцев с красными повязками на рукавах. Это и есть новая немецкая власть, строящая под нашей эгидой новую Германию. Вид у этих немцев гордый и неприступный. Вдруг у майора - начальника патруля - возникли подозрения относительно Ивана Фёдоровича
Глава 17.
Прощание с армией
С адского грохоту, свисту оглох,
С русского голоду чуть не подох.
Некрасов. Пир на весь мир
Подали эшелон, и мы в него лезем. Вагончики старинные, маленькие, в них, вероятно, ездил ещё Достоевский, путешествуя по Германии. Мест в эшелоне, должно быть, впятеро меньше, чем нас. Впрочем, для того времени посадка обычная. Вагоны набиваются битком, а кому не хватает места, располагаются на площадках, сидят на подножках или лезут на крыши. Я, глядя на других, оборудовал себе плацкартное место, только не внутри, а снаружи вагона. Для этого положил на перекладины под навесом крыши над площадкой широкую доску и на неё улёгся. Пока поезд не тронулся, так лежать великолепно. Мешают, правда, крышные пассажиры: они всё время через меня лазают и толкают ногами в бока. Однако всё-таки здесь лучше, чем стоять в тесно набитом вагоне.
Ночью просыпаюсь от сильной качки. Моя плацкартная доска елозит из стороны в сторону, вот-вот выскочит из перекладин. Тогда я с ней вместе полечу прямо под колёса. Хватаюсь руками за перекладины и кое-как держусь. Надо было бы на остановке прибить какие-нибудь упоры. Однако пересилила беспечность и надежда на авось. Сейчас поезд, который еле-еле тащился, несётся как бешеный. На дороге всё время уклоны и повороты; свистит тёплый ветер. Не спят и крышные пассажиры, охают и ворочаются. Чтобы не свалиться, привязывают себя ремнями и верёвками к вентиляционным трубам или держатся друг за друга и за что придётся.
Утром Познань - большой и оживлённый город. Посередине красная кирпичная крепость постройки, должно быть, середины прошлого века. Это огромное круглое сооружение с бойницами, смотрящими во все стороны.
Мы, однако, не туристы, и любоваться здешними достопримечательностями не собираемся. К тому же нет у нас и гидов. Впрочем, несколько своеобразные экскурсоводы, пожалуй, у нас есть: это наши пустые желудки. Они-то и зовут нас походить по городу. Ведь, как всегда, нас кормят только в расчёте на дорогу, а всякие стоянки, разумеется, при этом не учитываются. А стоянка в Познани, говорят, продлится не менее суток.
У нас с Иваном Фёдоровичем сохранилось немного немецких и русских денег. Немецкие были получены за работу в шахте, а русские - за погрузку автомашины. По нашим представлениям, это целый капитал. Поэтому мы чувствуем себя солидными людьми и уверенно входим в первый же встретившийся на пути магазин. Пожалуй, это не магазин, а мелочная лавочка, в которой всего понемногу. Лежит хлеб, в бочонке селёдки, на полках какие-то бутылки и тут же различная хозяйственная утварь. За прилавком в клеёнчатом переднике высокий немолодой поляк. Он перекидывается словами с тремя посетителями, сидящими тут же за столиком с кружками в руках. Хозяин нас как бы не замечает и продолжает говорить со своими.