В плену
Шрифт:
Путь вчерне расчищен, и всех посылают вперёд. Предстоит большая работа: нужно отодвинуть упавший паровоз в сторону и освободить путь. Железнодорожники уже сделали бревенчатый настил и оборудовали различные устройства. Мы же, как древние строители пирамид, ухая и крякая, тянем толстенные канаты. Командир железнодорожников стоит на паровозе и, покрывая общий гомон, громко командует:
– Раз-два, взяли! Ещё взяли!
При каждом выкрике он резко вскидывает руки, а затем с силой бросает их вниз. Помогают ли эти самозабвенные команды, или просто нас очень много и очень велика наша сила, но результаты налицо. Понемногу,
В общий рабочий шум вливаются какие-то посторонние звуки. Несутся они от хвостовых вагонов, где совсем темно и костры почему-то погасли. Слышатся громкие крики, а затем несколько выстрелов. Среди нас небольшое замешательство, но работу оставить нельзя, и мы продолжаем тянуть канаты. Шум в темноте постепенно стихает.
Оказывается, пока мы возились с локомотивом, "старички" погасили костры и разграбили хвостовые вагоны. Охрана, сопровождавшая вагоны, разбежалась, а их начальник-майор был так избит, что потом попал в госпиталь. Это он, на горе себе, и пытался воспрепятствовать грабежу.
А там было, что пограбить. В вагонах везли отрезы материи, модельную обувь, серебряную посуду, аккордеоны и другие музыкальные инструменты, дорогую мебель и многое другое, чего в те годы в СССР было очень мало и что ценилось поэтому очень дорого. Брали, разумеется, не всё; громоздкие и ненужные сейчас вещи переломали и бросили.
Все эти трофеи принадлежали не государству, а людям, имевшим власть и доступ к транспорту - генералам, старшим офицерам, политработникам, интендантам и т.д. Все, кто имел хоть малейшую к тому возможность и, я бы сказал, хозяйственную жилку, тащили из Германии в Россию всё, что могли. А вот к хозяевам этой кучи добра фортуна не была благосклонна. И, словно в насмешку, спасла даже от крушения, а потом снова вырвала из рук. Бедные хозяева. С вами получилось совсем как в поговорке "Вор у вора дубинку украл".
Брест-Литовск. Здесь пересадка и, разумеется, длительное ожидание. Мы разбредаемся во все стороны по той же обычной для нас причине. Как и раньше, на стоянках нас ничем не снабжают, а пускают на подножный корм. Считают, что мы сами себя прокормим, а правильнее сказать, ничего не считают. Дескать, вам паёк полагается только на время пути, а длительные остановки не предусмотрены.
Вблизи Бреста развалины крепости и фортов. Они странно выглядят среди поля, словно прорвавшиеся из земных недр потухшие вулканы. Чем-то этот пейзаж напоминает предгорья Кавказа у Пятигорска. Только вместо голубого Бештау здесь горы битого красного кирпича и, конечно, не такие большие.
Свободного времени у нас достаточно, и мы с Иваном Фёдоровичем, пообедав накопанной в чужом поле картошкой, осматриваем руины. Сейчас здесь никого нет, и лазить можно повсюду. Это интересно: такого не увидишь никогда. Перед войной всё скрыто и засекречено, а в послевоенное время туристам показывают прибранные развалины и исполинские бетонные фигуры как бы гиперболизированный героизм.
Сейчас можно видеть, кроме всяких бастионов, рвов, кронверков и других ухищрений военной мысли XIX века, и остатки вооружения. Кое-где на лафетах стоят крепостные пушки. Некоторые из них образца 1902 и даже 1877 годов. Должно быть, попали они сюда ещё в царское время, затем до 1939 года были на вооружении Польши, а потом опять использованы нами. Не пропадать же добру. Вот этими-то музейными экспонатами мы и собирались отражать немецкую агрессию в 1941 году.
Всегда считалось, что Брест - это неприступная крепость. Однако война в 1941 году походя её разрушила и, не задерживаясь, покатилась дальше. Серьёзного военного значения это творение XIX века не имело и, естественно, иметь не могло.
Позже много писалось о героической обороне Брестской крепости. Главным образом, о действиях нескольких её защитников, когда фронт проходил уже в сотнях километров дальше. Думается, что романиста здесь прельстила исключительно героическая сторона дела, так как этот эпизод вряд ли имел военное значение. В первый год войны в тылу у немцев оставались сотни тысяч бойцов разбитых советских дивизий. А, как известно, большой помехи немцам от них не было.
Кормимся мы ячменем и картофелем, то и другое добываем с крестьянских полей. Само собой разумеется, что хозяевам это не нравится. Однажды, когда мы днём, как саранча, опустошали чьё-то поле, вызванный хозяином патруль прогнал нас оттуда автоматными очередями. В другой раз поздним вечером мужики выскочили из засады и бросились ловить незваных собирателей урожая. Все разбежались, а я и Иван Фёдорович попались. Окружив тесным кольцом, неистово нас ругали и грозили самосудом. На последнее, однако, не решились, а повели, как они выражались, к "главнейшему". Старший лейтенант, молодой, рыжеволосый, веснушчатый парень, недослушав пространные жалобы, отослал обвинителей прочь:
– Ладно, идите. Разберёмся и дадим по заслугам.
Когда мы остались одни, дежурный комендант строго и в то же время насмешливо стал нас разглядывать.
– Что же вы, так и будете срамигь советскую армию?
Мы поняли его не сразу и привычно заныли:
– Изголодались. Четвёртые сутки стоим в Бресте, а никто не кормит.
– Не о том я говорю. Как же вы, советские солдаты, позволяете мужикам руки себе выкручивать да в комендатуру вас вести? Забыли, видно, что такое воинская честь?
– Формы нет на нас.
– Так что же из этого? Вас пока ещё никто не демобилизовал. Вот демобилизуют, тогда и позволяйте себе хоть в рожу плевать, - потянувшись и сладко зевнув, он резюмировал:
– Идите. Да смотрите, чтобы больше вас сюда не водили, а то плохо будет.
– И как бы размышляя вслух, уже вслед нам бросил:
– Воровать можно, попадаться только нельзя.
В скитаниях проходит лето, и осенью нас привозят в Козельский офицерский лагерь. В самом Козельске я не был, а видел его только издали, как бы в рамке из колючей проволоки.
Я много повидал немецких лагерей и, наконец, попал в родной русский. Не могу сказать, лучше он или хуже немецких, но он иной. У немцев повсюду строгая планировка. Здесь длинные полуземлянки-полубараки, расставленные в беспорядке. У немцев сухие, посыпанные песком дорожки, у нас колдобины, вылезающие корни и чавкающая грязь. Вообще здесь грязи хватает, но она своя, русская, родная. Грязные внутри и снаружи стены бараков, грязные нары, заплесневелые столбы ограды. От всего несёт кислятиной: от нар, от нашей одежды, от хлеба и приварка. Хлеб у немцев белесоватый, ничем не пахнущий и крошащийся. У нас - кислый и сырой. Те не скупятся подмешивать древесную муку, мы не жалеем воды и мякины. Так что трудно сказать, что лучше, что хуже, но голодно и здесь, и там.