В плену
Шрифт:
Вот стоят три черные виселицы. Верёвки с них, как рассказывают, были срезаны в первые же часы после освобождения и разделены по маленьким кусочкам. Видно, амулет из верёвки повешенного чтится всеми народами - он обещает долгую жизнь.
Дальше крематорий с широкими квадратными трубами. Это длинное здание похоже на фабричный цех. Однако когда к нему подходишь, чувствуешь, что это нечто иное, и испытываешь какое-то неприятное ощущение. Было это со мной и слышал об этом я от других, хотя все мы крематорий видели здесь впервые и назначения его сначала не понимали. Всё здесь чисто, удобно и бетонно-холодно. Как бы банные помещения с прочными герметичными дверями и душевыми рожками. Из этих блестящих никелированных рожков никогда не лилась вода, а шёл только
На складах горы обуви - мужской, женской и детской. Обувь изящная, дорогая, но побитая. Должно быть, ногам в этой обуви пришлось походить и по каменоломням, и по шпалам за вагонетками с глиной и песком, и побегать часами на главном плацу лагеря. Мужской обуви маловато, но это, пожалуй, уже вторичное явление. Её растащили новые питомцы этого лагеря, то есть мы. Это и видно: сейчас многие из нас, должно быть, впервые в жизни щеголяют в узконосых замшевых или лакированных туфлях. Впрочем, каждому новому владельцу пары таких туфель хватает на неделю, много - если на две.
Вот огромный склад до самых стропил набит одеялами. Одеяла домашние, пуховые, ватные, шелковые с вышитыми розочками. В России таких мне видеть не приходилось. Много этих одеял со своими новыми хозяевами поехало на восток.
Вот склад зубных протезов. Золотых, конечно, нет, но другими можно залюбоваться. Пожалуй, здесь собрано искусство стоматологов всей Европы. Жаль, что никому не приходит в голову открыть такой музей. Экспонатов на этом складе было бы более чем достаточно.
Много на этих складах и ещё всякого добра, когда-то принадлежавшего людям, улетевшим в воздух через широкие трубы крематория. А пепел от их костей пошёл на удобрение полей.
Описывать производственную зону я не буду. Это скучно и мне не по силам. Уж слишком много здесь нагромождено и искусно спрятано разнообразных заводов и мастерских. Вот высится кирпичный завод. Вокруг штабеля кирпичей и горы красной глины. На воротах крупная надпись, чтобы было видно издалека - Ziegeibrennerei (Кирпичный завод). Однако внутри вдоль всего корпуса несколько поточных автоматических линий для изготовления мин среднего калибра. Здесь я после многолетнего перерыва снова становлюсь инженером и тщательно рассматриваю и копаюсь в автоматике, не обращая внимания на понукания своих попутчиков, желающих идти дальше. Ничего подобного в тридцатых годах у нас не было. Здесь же буквально без прикосновения человеческих рук из грубой заготовки получается готовая мина с ввинченным хвостовиком и залитая тротилом. Как это делается, сейчас можно увидеть, так как на каждой промежуточной операции застыла заготовка с врезавшимся в неё инструментом.
Но что же мы делаем в Ораниенбургском лагере? Неужели только как любознательные туристы осматриваем достопримечательности? Нет, это далеко не так. Главная цель нашего пребывания здесь - фильтрация.
Это нечто вроде страшного суда, отделяющего грешников от праведников. Именно ей мы и посвящаем все наши утренние часы до самого обеда. Фильтрация - довольно остроумное изобретение по определению нашей лояльности. В её основе заложен принцип самодеятельности. Дескать, определяйте свою лояльность сами, а нам укажите на тех, кто служил немцам, и вообще на всех враждебно
Делается это вот как. С утра на огромной площади лагеря мы помногу часов ходим гуськом друг за другом. Справа и слева навстречу идут такие же вереницы, но так, что всё время видишь новые и новые лица. Между этими вереницами двухметровые интервалы, в которых стоят солдаты и офицеры НКВД в фуражках с голубым околышем и с голубыми петлицами. Вначале из-за цвета околышей и петлиц мы принимали их за лётчиков. Репродуктор всё время поясняет нам наши обязанности:
– Указывайте работникам органов на всех тех, о ком вам известно, что они служили немцам, состояли в полиции, были во власовской армии или вели антисоветские разговоры.
Как это сделать, репродуктор тоже подробно поясняет:
– Можете объявить об этом сразу в строю, а можете сообщить устно или письменно дежурным офицерам после. Дежурные офицеры принимают в комендатуре круглосуточно.
Интервалы между такими инструкциями заполнены музыкой и песнями.
Сначала так ходить весело. Встречаешь много знакомых. Слышны радостные возгласы - встретились боевые друзья или друзья по плену. Вот меня окликает плечистый румяный парень. Боже мой, это Ваня Петрушков - солдат из моей полубатареи. Он из щуплого семнадцатилетнего мальчика теперь вымахал в рослого бравого детину. Сразу даже не заметно, что у Вани один глаз. Но всё же шрам от пули, пронизавшей лицо, остался. Нарушая дисциплину, бросаемся друг другу в объятья. Однако голубой околыш строгим окриком возвращает обоих на места в вереницах. Вот вижу ещё двух хороших друзей из Саласпилского лагеря. Но теперь выражаем свои эмоции не так бурно. Голубые петлицы этого не одобряют и смотрят на это с подозрением.
А вот и первая ласточка. Из ряда, идущего нам навстречу, слышу резкий выкрик:
– Лейтенант, задержите этого. Он из лагерной полиции.
Передо мной впереди человек за шесть офицер берёт за рукав широкоплечего сутулого человека, и вопросительно глядя на указавшего, спрашивает:
– Которого? Этого?
Указавший - худощавый веснушчатый парень - как-то истерически вскрикивая и тряся протянутой рукой, частит:
– Да, да, да! Этого, этого.
Теперь офицер крепко стискивает руку сутулого повыше локтя и решительным жестом подзывает автоматчика. Задержанный ещё больше ссутуливается, бледнеет и растерянно молчит. Однако и веснушчатого не оставляют в его ряду. Лейтенант манит его пальцем, и вдоль прохода автоматчик уводит обоих. Вереницы продолжают движение. Конвейер фильтра останавливать нельзя.
Итак, возмездие состоялось. Ни сочувствия, ни жалости к пойманному, вероятно, нет ни у кого. Но после этого все как-то сникли, и прежнее оживление исчезло. Что-то смутное легло на душу.
После обеда мы свободны, и каждый может заниматься тем, чем ему вздумается. Одни предпочитают поспать, другие побродить по лагерю и окрестностям, но многие спешат на ту же площадь встретиться и поговорить с друзьями и знакомыми. Пожалуй, только здесь в задушевных беседах узнаешь о таких удивительных судьбах, о которых не прочтёшь ни в каком романе. Не ленись только слушать. Сейчас, в такое переходное время, людей просто распирает от желания поделиться перипетиями своей судьбы с понимающим тебя человеком, близким тебе по судьбе. Скоро этого уже не будет, всё поблекнет, спрячется в глубине души, а на губах повиснет прочный замок.
Однажды мои саласпилские знакомцы сообщают новость:
– Ты только подумай, кто живёт в нашем бараке.
– Кто?
– Васька Крылов. Тот самый пропагандист РОА.
– Не может быть. Зачем он здесь?
– Сходи посмотри сам.
Не откладывая в долгий ящик, тотчас же отправляюсь. В бараке почти никого нет, так как погода хорошая и все на дворе. У стола в темноватом углу сидит человек, обликом похожий на Крылова. Подхожу ближе и пристально вглядываюсь. Несомненно, это он - Василий Крылов.