В погоне за солнцем
Шрифт:
– Ты не боишься меня, - удивленно-насмешливое, ничуть не разочарованное. Заинтригованное обещанием новой игры.
– Верно. Я боюсь за вас.
Он отвел руку - и, не давая попятившейся Сэйне разорвать дистанцию, одним шагом нагнал ее.
– И не только. Я вижу твою Тень - и твои страхи. Которому из них позволить свести тебя с ума?
– Это она, а не вы.
– "Она"?
– Эрелайн заливисто рассмеялся. Но в глазах - беспросветно-черных, пустых, безумных и жестоких - не было и тени улыбки.
– Кто "она"? Злая воля? Тень
– Ночь, которая смотрит из Ваших глаз.
Эрелайн мягко провел рукой по ее щеке, пряча издевательскую усмешку в уголках губ. И вздрогнул, когда с уст Сэйны сорвалось отчаянное:
– Эрелайн!
Растерянность, захлестнувшая его при звуках имени, сменилась жгучей злостью.
– Эрелайн, - повторила она в слабой, ничтожной надежде, отступая назад. И выкрикнула еще раз, когда в его глазах впервые промелькнул отголосок себя прежнего: - Эрелайн!
Каждый выкрик, каждый выдох хлестал наотмашь, заставляя его вздрагивать, как под плетью. Сэйна твердила его имя, как заклинание - и в какой-то момент на нее взглянула не Тьма, а Эрелайн.
Взглянул - и отшатнулся, увидев в ее глазах отражения своих, окутанных тьмой.
Эрелайн отшатнулся от Сэйны, радостно подавшейся ему навстречу, отступил на шаг - и сорвался на крик:
– Зачем вы пришли, Сэйна?! Зачем?! Я запретил вам следовать за мной!
Не дожидаясь ответа, избегая смотреть в ее расширившиеся глаза, он попятился, каждый миг рискуя оступиться. Упершись в стену, развернулся - и, не отрываясь от нее, на подгибающихся от слабости ногах, направился к двери.
...И в спину ему летел безумный хохот Тьмы, осыпающейся, как зеркало - хрустальными переливами.
***
Эрелайн ввалился в отведенную ему комнату, тяжело дыша. Измученно оперся о стену и, не в силах стоять на ногах, безвольно осел вдоль нее. Не было ни злости, ни ненависти - только глухое отчаянье, какое можно услышать только безжалостно-зимней ночью в волчьих песнях.
Отчаянье - и страх.
То, что раньше придавало сил, позволяло бороться, идти вперед, несмотря на падения, боль и отсутствие веры, едва не столкнуло его в пропасть.
Все было просто, предельно ясно: он больше не владел собой. Мир, так старательно, осторожно и бережно выстраиваемый им, разлетелся искристым вихрем осколков.
Впрочем, был ли он когда-нибудь настоящим?
"Дурак, - с горечью подумал он, уже в который раз.
– Просто дурак".
В чем еще он обманулся? В себе, в своем доме; в тех, кто когда-то принес ему клятвы... как отчаянно самонадеянно было верить, что он сможет держать себя в руках; что те, кто боятся и ненавидят, когда-нибудь сочтут его равным?!
"Сделки заключают с людьми, а не чудовищами", - вдруг вспомнились жестокие слова, когда-то сказанные Алишией. Как она была права, Извечная! Права во всем!
Мир рассыпался, разлетался, развеялся на безжалостном ветру серым пеплом. Прежде боли и отчаяния у него было то, что оправдывало его искалеченную, но по какой-то причуде Воли нужную другим жизнь: уверенность в том, что если проклятье начнет брать верх, он сможет покончить с ним - и с собой. Но теперь даже этого выхода его лишили, переплетя в n'orrin est их с леди Ириенн судьбы. Свою жизнь Эрелайн оборвал бы, не дрогнув, но ее! Какое он имеет право распоряжаться чужой судьбой?
"Я должен был умереть раньше, - с неожиданно ясностью понял он.
– Должен, но не стал, не смог".
– Как ты жестока, Извечная...
– полустон, полусмех - мучительный, невыносимый.
– Даже сейчас ты смеешься надо мной. Зачем? За что?..
Тьма повсюду. Она смотрит из теней - прежде родных, мягких, грифельно-серых, а теперь злых и враждебных. Из ночи за окном, из темноты зеркал, в которые теперь он не может взглянуть, боясь увидеть ее...
– Эрелайн?
Голос - встревоженный и усталый, искаженный злым эхом дворцовых стен, неузнаваемый - звал его. Кажется, уже не в первый раз. Эрелайн обратил на него внимание только сейчас и болезненно застонал, сжавшись в клубок, как в детстве. Он не хотел никого видеть, ни с кем говорить, даже думать.
– Айн!
– срывающиеся и отчаянное, но приглушенное. Как если бы тот, кто говорит, надеялся, что другие его не услышат.
Шаги становились ближе. Голос обретал краски, ширился обертонами.
"Лоир", - с отчаяньем подумал Эрелайн. В горле зародился глухой рык. Не злости - досады и раздражения.
Он сжался еще больше, подтянув колени к груди и уткнувшись в них лицом, в надежде стать хоть чуточку незаметнее. И согреться: в комнате почему-то было очень холодно, и Эрелайн цеплялся за крупицы все ускользающего тепла.
Уходи, убирайся! Пройди мимо!
Эрелайн не боялся, что может вновь сорваться: тьма задремала мурлычущей кошкой, сонно приоткрывая лукавые зелено-желтые глаза. Ему мучительно было осознавать собственную слабость. Он знал, что сейчас не сможет взять себя в руки, не сможет оправиться от случившегося и позабыть тот ужас, который сдавил его горло, когда он очнулся от завладевшего им проклятия. Не сможет позабыть - и открыть свою истерзанную душу другим, а лгать нет сил. Все, что ему нужно: покой и одиночество. С остальным Эрелайн справится сам.
Шаги, все ближе и ближе.
Пройди мимо, ну же! Ну! Что тебе стоит?!
Дверь скрипнула, устало повернувшись на петлях. Эрелайн еще больше сжался, глупо, совсем по-детски надеясь, что Лоир не заметит его в густой, как патока, тени. Нужно было уйти через нее или скрыться в ней, но Эрелайн слишком устал, чтобы что-то делать.
От открывшейся двери потянулся, потягиваясь и лениво мазнув мягкой лапкой, сквозняк, заставив качнуться тяжелые шторы. Лои провоевал с дверью секунд пять: до тех пор, пока не смог пересилить шаловливый сквозняк и рывком захлопнуть ее. Тишина ночи, делавшая дворец не уснувшим, а умершим, всколыхнулась грохотом.