В погоне за солнцем
Шрифт:
Он вдруг замер, осекшись. Тьма, плещущаяся в его глазах, исчезла, утонув в сумрачной глубине. Путы, захлестнувшие ее шею, сдавившие грудь, исчезли.
Эрелайн побледнел - резко, в одном мгновение. Пошатнулся, на нетвердых ногах шагнул прочь - и замер, заслонив лицо рукой, ссутулившись еще страшнее, чем прежде.
Иришь вздохнула полной грудью, не веря, что жива. Шея, обожженная клинком драконьего пламени и так долго сжимаемая тьмой, горело. Дышать было больно, просто невыносимо - но прекрасно. Ночной воздух никогда еще не был так свеж, а лесные цветы - так сладки.
Слабость и дурнота накатывали удушающими волнами. Она не могла шевельнуть и пальцем: это ничтожное действие требовало невозможных усилий, на которые она не была способна.
Иришь закрыла глаза, не в силах удерживать потяжелевшие веки. Перед ней тут же восстал образ Эрелайна, его взгляд, пылающий тьмой... но он вызывал уже не страх, не ужас, а невыносимый стыд. Как жестока она была, как глупа! Злость жгла глаза сухими слезами. Злость - и отчаянье от того, что ничего нельзя изменить и исправить.
Ржание коней заставило ее вздрогнуть - и вырваться из омута мыслей. Иришь распахнула глаза и увидела, как на поляну влетели трое всадников. Эрелайн даже не поднял головы. Он держал в руках меч, драконью сталь, и так странно смотрел на него, словно пытался увидеть что-то в сотканном из мрака клинке.
– Лорд Эрелайн!
– воскликнула единственная всадница в кавалькаде, только подъезжая и не видя их. Заметив, она другим, изменившимся голосом прошипела что-то сквозь зубы, и окликнула его, не реагирующего на происходящее и смотрящего в тьму лезвия, еще раз: - Лорд! Вы целы?
Эрелайн медленно выпрямился, по-прежнему не сводя взгляда от стискиваемого до боли меча.
– Мой лорд!
– Да, Сэйна, - тихо сказал он голосом, в котором уже точно не было ничего человеческого... и ничего живого. Пустой голос.
"Это я виновата, - с внезапным ужасом поняла Иришь, стискивая руки в кулаки.
– Я! Чудовищами не рождаются. Чудовищ делают люди. Всесмотрящая, как я могла быть такой? Я ошибалась, ошибалась, не видела ничего! Какое право имела судить его я? За что?! За то что он, единственный из всех, осмелился взять ответственность за себя, за всех нас? Не кто-то из лордов, знати, не мой отец!
"Вот чем отплатили ей люди и боги..." Я не права. И уже ничего не исправить. Он никогда не поверит моим извинениям, не поверит мне после всего, что услышал... Чудовищ делают люди".
– Отряд Сумеречных столкнулся с одним из патрулей. Рейген стянул стражей с ближайших постов, чтобы дать им отпор, но мы не успели: Сумеречные отступили. Из патруля никто не выжил. И ваша жизнь... мы едва не...
– Все в порядке, - такое же тихое и мертвое, едва слышное и охрипшее.
– Жизни леди Ириенн угрожала Сумеречная... клинком драконьего пламени. Но мы оба не пострадали. Помогите ей, пожалуйста.
В серебряных глазах Сэйны плескалась тревога и невысказанный вопрос. Но некому было ответить: Эрелайн не поднимал на нее глаз. Он все смотрел на меч.
Потом, будто что-то решив, вогнал его в ножны. И поднял взгляд, совершенно мертвый и будто выцветший.
– Доставьте леди в Faerie Nebulis. А Рейгену... впрочем, потом, - и, шагнув к одному из всадников, так же негромко сказал: - Дайте мне коня.
Стражники, пришедшие вместе с кутавшейся в черное женщиной с плескавшимися по ветру волосами цвета серебра, замешкались. Сэйна, натянув поводья, рявкнула на того, что был от нее по правую руку:
– Приказ лорда! Не слышал?
Бессмертный вылетел из седла и, помня другой приказ, бросился к Иришь.
Эрелайн, не оборачиваясь и ни на кого не глядя, с какой-то отрешенностью и мрачной решимостью вспрыгнул на коня. Тот, чувствуя настроение седока, всхрапнул и заплясал на месте, но безропотно подчинился ударам каблука и подхлестыванию поводьев, и пустился вскачь.
Сэйна обернулась и долго смотрела ему, удаляющемуся, вслед, но не посмела броситься за ним.
Иришь, совсем обессилев, закрыла глаза. Не слушая, кивала на неловкие расспросы одного из стражей перевала...
"Все закончилось, все закончилось..." - шептала она, как молитву. Но почему-то не верилось. И ныло в дурном предчувствии сердце.
***
Звездное небо дрожало, точно робкое отражение на черной глади озера. Далекие горы, острыми шпилями пронзающие ночь, темнели вдали. Конь, пущенный в галоп, стремительно взлетал по пологим холмам, топча поросшие вереском склоны, и перемахивал через узкие, вертко петляющие ручейки, взметая вихри холодных брызг. Равнины и заливные луга ложились под его копыта волнами колышущегося, слабо шепчущего разнотравья. Лес, величественный и молчаливый, простирался по левую руку, все отдаляясь, удаляясь с каждым шагом, с каждым рывком, пока не исчез совсем. Дивный серебряный перезвон колокольчиков, трепещущих под маленькими пальчиками цветочных fae, плыл над долиной. Ветер, то налетающий, то опадающий, взметал тяжелый плащ, вплетался пронзительной скрипкой в исполненную древнего, как мир, волшебства мелодию. Сквозь слабый шелест, с которым Фиора несла свои антрацитово-черные воды, едва проступали нечеловечески прекрасные, пронизанные тихой грустью напевы водных fae. Молодая луна серебрила круп коня, его белоснежную гриву, черный с серебром плащ всадника и волосы с нитями ранней седины. Ночь улыбалась из ясной головокружительной выси и рассыпала искорки звезд. Падая, они вспыхивали на мгновение - и ослепительным росчерком срывались вниз, пронзая небосвод...
Ночь улыбалась всем, кроме него. Звезды, холодные и равнодушные, тускло блистали вдали. Ветер бил в лицо, толкал в грудь. Fae испуганно смолкали при его приближении. То, кем он был; то, что нес за плечами, на развевающимся вороньим крылом плаще, было противно самой их природе, и дикий, первозданный ужас сжимал маленькие сердца.
Ночь улыбалась всем, кроме него. На Эрелайна она смотрела с затаенной в глубоком, иссиня-черном взоре печалью. И от этого молчаливого сочувствия, от этой неприкрытой жалости гнев застилал глаза, злость сжигала сердце, и он хлестал поводьями ни в чем не повинного коня. Быстрее, быстрее! Дальше! Ото всех, от всего... от самого себя.
От тьмы, реющей за спиной, окутывающей плащом. От прошлого и воспоминаний, режущих пальцы, точно осколки разбитых зеркал, - или надежд, мечт?
– когда пытаешься их собрать.
От вины, от ненависти к себе... И от исказившегося лица Ириенн. От ее глаз, взгляда, в котором застыл безмерный, ни с чем не сравнимый ужас... и ненависть. Беспощадная, всесжигающая ненависть, которой сотни и тысячи лет. Ненависть, которую ничто и никогда не поборет, и сопротивляться которой он не имеет никакого права...