В прятки с отчаянием
Шрифт:
— Когда мы оказались на той станции, все безупречные были примерно равны. Абсолютное большинство настроено враждебно по отношению к тем, кто остался на планете, хотели сатисфакции, продолжения войны. Но жизнь на станции не сахар, и вскоре было принято решение попытаться вернуться обратно. Возвращаться на землю, или Филд, как презрительно называли планету безупречные, в качестве побежденных они не хотели, поэтому поделившись на кланы, попытались воздействовать на людей, оставшихся на планете, и привести их к своему образу жизни. Безупречные хотели вывести Чикаго на высочайший уровень технологий, подчинить себе людей полностью, сделать из них легко контролируемых рабов.
— А система пяти фракций, это тоже вы придумали?
— Нет. Это было придумано вами, я думаю в качестве противовеса. Эта система помогает выявить людей, которых невозможно контролировать, с целью их уничтожить по оглашению, а по умолчанию — как реакция на попытку подчинить. Ты сама говорила мне, что дивергентов стало много, это и есть цель. Дивергенты не подчиняются, и теперь некого стало истреблять. Или всех или никого. Твой отец много, очень много сделал, чтобы жизнь в городе стала лучше, но это мешало замыслам безупречных. Мы говорили с тобой об этом.
— Да, я помню, они хотели его убить. Но как получилось, что ты пошел против них? Против своих же?
— Все наше общество разделилось на две группы. Одни были за то, чтобы военным способом уничтожить людей, другие за то, чтобы вывести их к нашему уровню на этапе мировоззрения. Военные — домате, сильно вмешивались в процесс развития города, постоянно внедряя эрудитам все новое и новое оружие и средства подчинения личности. Апофеозом этого был реминисернсер. Ты слышала об этом аппарате?
— Ну, конечно… Как я могла не слышать, ведь Алекс… пережил такое, что и осознать-то не очень получается.
— Мой отец был из тех, — продолжаю я, — кто хотел развития, становления людей, как высокоразвитых личностей. Он хотел вернуть цивилизацию, хотел, чтобы безупречные и люди на земле пришли к чему-то одному, к симбиозу. Он знал, что это, возможно, но сначала необходимо было вывести общество на стабильность, достаток, на уровень, при котором личность развивается как интеллектуальная. А для этого нужно было обеспечить безопасность, питание, законность, и чтобы все это кто-то грамотно распределял. Мой отец считал, что система пяти фракций одна из самых перспективных для этого, но его никто не поддержал. Члены домате хотели войны и всеми доступными средствами, в том числе и прямым подстрекательством вели ваш город к этому, зная, что вы не выйдете за стену, побоитесь.
— Но мой отец не побоялся…
— Да, Эрик Эванс переломил этот ход и тогда они решили уничтожить его. Чип, который у безупречных в голове и который улучшает их, делает их почти всемогущими, запрограммирован так, что действовать мы могли только от нуля к плюсу, никак не наоборот. Безупречный не может никого убить, пока у него чип в голове, он не даст ему. Изначально чипы были придуманы с целью действительно сделать человека лучше, а это влекло за собой и неспособность навредить себе подобным. За много лет, безупречные убедили, почти убедили себя, что люди на Земле — примитивны, их никак нельзя отнести к себе подобным, но программа считает по-другому. Мы относимся к одному виду, значит, вы подобны.
— Но безупречные разбомбили наш воздушный полигон!
— Нет, они всего лишь дали керноклатеры-разрушители Райну, приказ отдавал он. За много лет безупречные научились обходить программу и убивать кого им надо не своими руками. Или просто удаляют чипы из головы…
— Риз, а вот ты говоришь, что чипа у тебя больше нет, а разве не чип дает способности безупречным? И не он позволяет делать вам все эти ваши штуки…
— Чип только стимулирует мозг, заставляя его обучаться в тысячи раз быстрее. Я ведь такой же человек, как и ты, Люси, ведь у тебя есть те же самые способности, просто тут, на планете, ты одна на миллион, а мы все такие там. Еще чипы воздействуют на структуру ткани, заставляя ее быстрее регенерировать, вызывает мутации, способные выводить людей максимально правильных, с точки зрения красоты и здоровья. Но способности остаются, даже если чип удалить…
— А какие еще у тебя есть способности?
— Ох-хо-хо, — поднимаю голову и взгляд утыкается в навес, по которому все еще барабанят капли, — все тебе скажи… — я смотрю на нее, прислонившуюся к моей груди, и молюсь, чтобы этот дождь никогда не кончался. — Я мало чем отличаюсь от тебя, Люси. Тебе совершенно нечего бояться…
— Да ну, разве я об этом, — она нахмурилась и отстранилась. — Я думала, ты меня чему-нибудь еще полезному научить сможешь!
— Чему, например? — мне так нравится наблюдать, как меняется ее настроение, она вся то лукавая, то взрывная, и это проявление эмоций просто завораживает. — Воскрешать людей из мертвых? Поверь мне, живые покойники — это не самое приятное зрелище…
— О, а у тебя, оказывается, есть чувство юмора! — она опирается ладошками о мою грудь и заглядывает мне в глаза. — Не зря ты все-таки провел тут последние двенадцать лет.
— Да, не зря, — я продолжаю улыбаться и не могу не смотреть на ее губы, они меня просто сводят с ума. — Ты даже себе не представляешь насколько…
Люси закусила нижнюю губу, и оттолкнулась от меня, глубоко вздохнув.
— Ой, смотри, дождь уже закончился, — она выскочила из-под навеса и побеждала к нашей стоянке прямо по мокрой траве, искрящейся в лучах выглянувшего закатного солнца. — Рииииз, ну как ты мог, все спрятал, а моя одежда… теперь вся мокрая! В чем я теперь пойду?!
— У меня в рюкзаке есть запасные штаны и рубашка…
— Да в твои штаны три меня поместится! — ворчливо протянула Люси, кутаясь в накидку.
— Поспишь так, а за ночь твоя одежда высохнет! — смеюсь я. — То же мне придумала проблему…
— Мой бы братец сказал, что я раскудахталась, — улыбнулась она, забирая у меня тряпки. Я отвернулся, но не мог не спросить.
— Который из них?
— Да в принципе все, но чаще всего Алекс, конечно…
— Расскажешь мне о них?
— Конечно. Что ты хочешь знать?
— Им нравится твой парень?
Люси
— Им нравится твой парень?
Бум! Сердце забухало в висках, оглушая, и под ложечкой невыносимо запекло, словно меня горящими углями набили. Дыхание замерло, на середине вдоха остановилось, и не желало возвращаться так долго, что я испугалась, что упаду, если сейчас же не втяну в легкие хоть каплю воздуха. Я не могу, просто не знаю, что сказать. Будто меня вышвырнуло на большую глубину, а в памяти всплывает лукавый, теплый взгляд кофейной радужки глаз Джая, таких знакомых, из-под длинной челки вечно растрепанных волос. От окатившей волны воспоминаний, меня бросает в жар. Как он там, что с ним… ищет меня, наверное, из себя выходит? Небось опять в неприятности сгоряча влезет.