В пылающем небе
Шрифт:
– Разыщите танкистов во что бы то ни стало. В пакетах распоряжение штаба фронта о их дальнейших действиях. Один пакет вам, другой - второму летчику. Действуйте, комэск.
В напарники я взял Федора Лященко. Начав поиск, снижались иногда чуть не до самой земли. Южнее города Броды обнаружили большое скопление вражеских танков на марше. Фашисты открыли огонь по нашим самолетам из всех видов оружия. Выйдя из-под обстрела, мы полетели в район города Кременец. Местность предгорная, холмистая, трудная для разведки. Самолет Федора, покачивая крыльями, вышел вперед. Вскоре мы увидели балку, с двух
– Ура!
– кричу сам себе, снижаясь до бреющего полета.
– Ура!
– кричат танкисты, машут шлемами.
Местность такая, что самолет на шасси не посадить. Лященко показывает: буду садиться с убранным шасси. Секунду-другую колеблюсь и разрешаю: «Давай». Сам буду прикрывать. Не повезет Федору - моя очередь.
Поднялась пыль - «Чайку» Феди не видно. Снижаюсь до предела. Вижу, как Лященко вылезает из кабины. К нему бегут командиры, красноармейцы. Все нормально! Делаю прощальный вираж и беру курс на восток.
На аэродроме стоит машина штаба фронта. Докладываю подполковнику о выполнении задания и сдаю ему второй пакет. С Лященко я встретился спустя порядочное время, в запасном полку. Он выходил из окружения [64] вместе с танкистами. За проявленное мужество Федя был награжден орденом Ленина.
В июле полк сменил еще два полевых аэродрома и обосновался севернее города Нежин. Мы отбивали атаки фашистской авиации на Киев, на железнодорожные мосты через Днепр. Когда враг подошел к Киеву, нас переключили на штурмовые действия по механизированным вражеским частям, движущимся по дорогам.
20 июля 1941 года моей шестерке была поставлена задача атаковать колонну фашистских войск, подходившую к деревне Тетеревка в районе Белой Церкви. Подвесив к самолетам по четыре 25-килограммовые бомбы, мы вылетели на штурмовку.
Цель обнаружили довольно быстро. В первый заход сбросили бомбы, во второй стали поливать гитлеровцев пулеметным огнем. Фашисты в панике выскакивали из машин и падали, сраженные, в кюветы. Но тут к колонне подтянулись зенитные установки и открыли по нам интенсивный огонь. Следовало прекратить штурмовку (горючее на исходе), но очень заманчиво было еще раз «дать прикурить» фашистам, и я дал команду на третий заход.
Начал пикировать, и вдруг резкий удар. Самолет задрожал. Я посмотрел назад - хвостовое оперение повредил снаряд. Атаку прекратил, плавно ввел «Чайку» в горизонтальный полет. Ко мне подстроились все остальные «Чайки». На большой скорости было лететь опасно, и я передал командование заместителю, приказал возвращаться на аэродром.
Думал, потихоньку дотяну до своих. Но, как только скрылись мои товарищи, появились «мессершмитты». Трасса пуль и снарядов пронеслась над левой плоскостью моей «Чайки». Не успел сманеврировать, - огненные струи из второго самолета врага обожгли ноги. Из-под [65] приборной доски пыхнул огонь: загорелся бензин. Не помню, как я очутился вне кабины самолета. Автоматически сработали натренированные мышцы.
С трудом осознаю, что падаю спиною к земле. Вижу свою «Чайку» со шлейфом дыма. «Мессеры» несколько секунд сопровождают ее, а затем, решив, что летчик убит, отваливают в сторону. И тогда только я раскрываю парашют. Совсем
Кругом поле и никого нет. Сапоги стали набухать от крови. Превозмогая боль, с трудом освободился от них, замотав кровоточащие икры ног нижним бельем. Идти было очень трудно, но следовало торопиться. Подразделения врага, которые мы штурмовали, были совсем близко, и гитлеровцы, конечно, видели спускающегося парашютиста.
И тут, на мое счастье, я увидел невдалеке небольшой табун лошадей. Направляясь к нему, я молил бога, чтобы животные не ускакали, цокал языком, стараясь привлечь их внимание. Одна лошадка легким ржанием отозвалась на мой призыв и приблизилась. Какие только ласковые слова я не говорил ей! Лошадь доверчивой мордой ткнула мне в руку, затем повернулась боком.
Залезть на нее мне никак не удавалось. Руки скользили по лошадиной гладкой шее, и при каждой попытке я падал на землю. От обиды заплакал, и тогда, будто почувствовав мое бессилие, лошадь подогнула передние ноги. Это было действительно чудо!
К лошадям у меня была особая любовь с детства. Когда приглашали в ночное пасти лошадей, я считал себя счастливым. Как-то в 1933 году я привел домой колхозную лошадь. Время тогда было голодное. Многие брошенные лошади бродили по лугам нашего поселка. Конечно, получил взбучку от отца, а лошадь отвели на [66] луга. Детская обида прошла, но любовь к этим умным животным я сохранил навсегда.
И вот «ответная любовь». Буланка, так я окрестил свою спасительницу, доставила меня в деревню Жашно Киевской области. Гитлеровцев здесь еще не было. Их мотомехчасти прошли вперед стороной. Меня приютила добрая крестьянка: перевязала раны, накормила, укрыла в сарае. Двое суток отлеживался на мягком, ароматном сене. Силы стали восстанавливаться.
На третьи сутки рано утром меня разбудил мальчишеский голос:
– Дядя, вставайте. Немцы нашли ваш парашют. Ищут летчика. Вчера вечером были в соседней деревне.
Это был сынишка хозяйки. Быстро собрался. Сердобольная женщина принесла хлеба. Поблагодарив ее, опираясь на посох, тронулся в путь, держа курс на восток.
Шел в стороне от больших дорог. В деревни заходить боялся, услышав однажды около одной из них немецкую речь. Измотался страшно. Хлеб доел, питался ягодами. Не раз вспоминал добрым словом свое давнее увлечение спортом и физподготовку в летной школе - организм мой был закален основательно. А боязнь попасть в плен заставляла отдыхать настороженно, с пистолетом в руке. Слева и впереди иногда слышал стрельбу.
К вечеру третьего дня, когда солнце покатилось к горизонту, вышел на лесную тропинку, которая привела меня к завалу из деревьев. За ним мелькнула лента небольшой речушки. Мне так хотелось пить, что я довольно быстро обогнул завал и у разобранного моста припал к холодной струящейся воде.
– Встать! Кто такой?
– раздался грозный окрик.
На противоположном берегу речки стояли два бойца в касках с такими родными красными звездочками. [67]
Трудно описать мою радость от этой встречи. Ведь здесь могли оказаться и гитлеровцы. С пятого на десятое сбивчиво рассказал я красноармейцам свою «одиссею». Один из них спросил: