В пылающем небе
Шрифт:
Так довольно легко закончился первый боевой вылет нашей эскадрильи. Потом мы не раз вылетали с целью поддержать действия нашей пехоты и танков. Обычно к своим «Чайкам» мы подвешивали под крылом две бомбы по 50 килограммов или четыре по 25 килограммов. Когда штурмовали артиллерийские позиции врага, я видел, как мечутся во все стороны от своих орудий финские солдаты. В те минуты глаза мои не отрывались от прицела, а после боя частенько задумывался над вопросом: почему маленькая Финляндия рядом провокационных действий навязала нам войну? Спрашивал об этом Соломатина, который был старше меня.
– Почему, почему?
– размышлял
– Маннергейм и его клика действуют по указке европейских заправил капиталистического мира.
– А народ?
– не унимался я.
– Ведь от Советской Республики, из рук Владимира Ильича Ленина Финляндия получила независимость.
– Потрудились реакционные силы. Широко велась антисоветская пропаганда. Шовинистический угар одурманил умы. Да ты и сам не хуже моего все знаешь. Чего пристал? Воюй лучше, Димка! Для нас с тобой - это лучший вариант контрпропаганды. Ясно?
Умом я понимал то, о чем мне говорил Борис, но [34] было обидно. Наш народ не питал враждебных чувств к северному соседу, и нас со школьной скамьи воспитывали в духе уважения к любой нации.
Фронтовые дни шли своей чередой, а морозы все крепчали. От леденящего ветра страдали пехотинцы, саперы, танкисты, артиллеристы, но они все же были на земле. В небе же температуру специально для авиаторов никто не измерял, и если мы взлетали при минус тридцати градусах, то кто мог сказать, какая температура на высоте в полтора километра и выше? Стыли руки, запотевали очки, смазку в полете прихватывал лютый холод, шасси с трудом выпускалось при заходе на посадку.
Доставалось и техническому персоналу полка. Однако, несмотря на морозы и другие трудности, к рассвету самолеты эскадрильи были готовы к вылету. Однажды потребовалось на моем самолете заменить двигатель. Обычно на эту операцию отводится двое суток. Техники во главе с М. М. Скролевецким трудились в лютую стужу в брезентовой палатке всю зимнюю ночь, то есть 14 часов. К рассвету работы были завершены.
Я поблагодарил ремонтников за отличную работу и по совету Соломатина доложил Гейбо об этом случае. Комэск представил Скролевецкого к награде. [35]
Вскоре Михаилу Моисеевичу вручили орден Красной Звезды.
Той зимой я крепко сдружился с Борисом Соломатиным. Воевал он самоотверженно и грамотно. Мы не часто вылетали на боевые задания совместно, но каждый раз я чувствовал в его действиях разум настоящего человека, отменного летчика. Мне думается, что это и послужило цементом нашей дружбы. Учиться у старших, уважать их, перенимать опыт - аксиома военной жизни, которая в полной мере применима и к нашим, восьмидесятым годам.
Пусть не сетуют на старого воина наши молодые люди, носящие форму Советских Вооруженных Сил. Уважение к старшим - уважение к нашему боевому прошлому, а без уроков прошлого не будет высот и в настоящем, и в будущем.
Мы очень уважали нашего командира эскадрильи за многие положительные качества, но прежде всего за боевой пример. В одном из боев капитан Гейбо сбил бомбардировщик Ю-88. Самолет этот имел хорошую броневую защиту. Лишь одно место у него было уязвимо - двигатель, к которому подходят бензопитание и масляная система.
Гейбо знал это и, точно прицелясь, направил туда огонь своих пулеметов. Комэска густо обрызгало маслом из вспыхнувшего как факел бомбардировщика, и посадку произвести было сложно. И все же он сел, не повредив машину.
Опыт Гейбо в бою с бомбардировщиком послужил нам
И февраля 1940 года командующий Северо-Западным фронтом командарм 1-го ранга С. К. Тимошенко отдал приказ: «Перейти в наступление и, разгромив сокрушительным [36] ударом «линию Маннергейма», навсегда обеспечить безопасность северо-западных границ Советского Союза и Ленинграда».
Наступление началось мощным артиллерийским огнем советских войск, продолжалось несколько дней и закончилось прорывом главной полосы «линии Маннергейма». Моряки Краснознаменного Балтийского флота (корабли их активно участвовали в артподготовке) захватили несколько важных прибрежных островов в Финском заливе.
Впереди был Выборг. С его обороной противник связывал надежды затянуть войну, дождаться более действенной помощи со стороны западных держав (я об этом в те дни, конечно, не знал). Бои за город носили необычайно упорный характер. Авиация фронта (в том числе и наш полк) и Краснознаменного Балтийского флота подвергли ударам береговые базы, аэродромы, порты и артиллерийские позиции противника.
В боях за Выборг со мной произошел случай, который, как и во время моего тарана на встречных курсах в Монголии, показал, на каких неуловимых и тончайших нитях висит подчас жизнь летчика. Выполняя боевое задание, эскадрилья попала под сильный зенитный огонь. Нужно было изменить высоту полета. Но как только мы перешли в пикирование, что-то хлопнуло над кабиной и, обдав лицо теплой водой, с треском ударилось о самолет. «Чайка» вздрогнула, но послушно продолжала пикировать.
На заснеженной земле видны огненные языки стреляющих орудий противника. Доворачиваю самолет на батарею и, поймав в прицел, посылаю длинную очередь. Пикирую еще раз. О попадании осколка в самолет уже забыл. Пора возвращаться.
Потерь в эскадрилье нет. Настроение приподнятое, но, видимо, беда никогда не приходит одна. Только я [37] поставил ручку шасси в положение «выпуск», в лицо плеснуло холодным бензином. Мотор зафыркал, чихнул и, окончательно задохнувшись, умолк. Почти ничего не вижу - в глазах черные круги, резкая боль. «Чайка», потеряв скорость, сделала замысловатый разворот и понеслась в беспорядочном падении, кувыркаясь над землей. Затем свет, проникавший сквозь кабину, померк. Очнулся на белоснежной койке, в санчасти. Около меня сидели Борис Соломатин и капитан Гейбо. Я попытался встать, но Соломатин предупредительно остановил меня:
– Лежи, лежи. Все хорошо, Дима, главное - жив остался.
Борис говорил тихо и рассматривал меня своими добрыми глазами, будто видел впервые.
– Ну а раны и ожоги не в счет. К ним летчикам не привыкать, - мягко поддержал разговор Иосиф Гейбо.
– Вас спас глубокий снег, да и «Чайка», поломав крылья и хвостовое оперение, самортизировала удар о землю.
Второй раз за свою небольшую летную жизнь я спасся от, казалось бы, верной смерти. В полку кое-кто говорил: «В рубашке родился Медведев, чудом избежал гибели». Я никогда не верил в чудеса и после этого счастливого случая не раз анализировал свое поведение в той критической ситуации. В голове у меня не возникло тогда никакой обжигающей мысли, все мои действия были интуитивно обусловлены одним - выйти из штопора. Интуиция, как ее верно определил Алексей Максимович Горький, - это то, что в опыте уже есть, а в сознании еще нет.