В рассветный час (Дорога уходит в даль - 2)
Шрифт:
– Не забыл, дорогая, - как же я это забуду? На другом колене у меня сидела девочка Леночка - ныне ее Еленой Семеновной зовут!
– жена моего младшего друга, Якова Яновского! Ваше здоровье, дорогая! И твое, Яков Ефимович!
– А помните, Иван Константинович, - говорит вдруг дядя Миша, - как я прибежал к вам, когда мою сестру Леночку обидели в гимназии? Какая-то девчонка бросила ей на голову грязную тряпку, которою стирают мел с классной доски. Ну, Леночка у нас всегда была "чистоплотка": прибежала домой, плачет горько. А я - сам гимназист, что я могу? Ну, я, конечно, - к Ивану Константиновичу.
– Конечно, помню! Врывается, понимаете, ко мне Миша, сам не свой, весь трясется, глаза мечут молнии! Сестру его обидели в гимназии! Так чтоб я сию минуту отправился в гимназию и чуть ли не на дуэль начальницу вызвал!
– А вы - не вызвали?
– спрашиваю я.
– Ну что ты, опомнись! Как же я женщину на дуэль вызову!
– И что же было дальше?
– спрашиваем мы в три голоса: Леня, Тамара и я.
– А дальше, - продолжает, смеясь, дядя Миша, - я полетел стрелой прямо в женскую гимназию. "Где госпожа начальница?" Привели меня к ней - служитель гимназический оказался бывший денщик моего отца. Я говорю: "У вас одна девчонка оскорбила мою сестру! Вы должны эту девчонку наказать!" Ну, начальница меня расспросила. "Виновную я, говорит, накажу, но неприлично сыну такого отца говорить слово "девчонка"!..
Все смеются. И вдруг папа мой говорит совершенно серьезно:
– Очень характерный для тебя случай, Миша! Намерение у тебя было самое благородное: заступиться за сестру. Но сперва ты хотел осуществить его при помощи Ивана Константиновича, а потом выехал все-таки на авторитете своего отца: служитель, бывший денщик, проводил своего бывшего барчука к начальнице - другого бы не проводил!
– а начальница не выставила тебя вон тоже, вероятно, только потому, что ты был сын своего отца, которого она знала и уважала... Ну да, впрочем, бросим это! Скажи нам лучше, что у тебя? Как твои дела?
– Нет-нет!
– пугается вдруг мама горестного выражения, мелькнувшего в глазах дяди Миши.
– Сегодня о делах не будем! О делах - завтра...
Дядя Миша обнимает маму, целует ее руку.
– - Дорогая моя Леночка...
– говорит он с печалью.
– Не будет этого завтрашнего разговора. Не будет. Я сейчас еду на вокзал. Скоро поезд...
– Но почему ты сразу не сказал мне, что ты сегодня же уезжаешь?
– Деточка... Ведь я испортил бы этот вечер и себе и всем нам! Подумай, такой чудесный вечер... Будет ли у меня еще когда-нибудь такой вечер?..
– А как же твои вещи? Ведь они остались у нас...
– Леночка! Мы так давно не видались, ты мне так обрадовалась - даже не заметила, что я без вещей! И в первый раз в жизни я не привез подарков ни тебе, ни Сашеньке...
Дядя Миша обнимает и меня. Потом обращается к папе:
– А про мои дела, Яков, я сейчас скажу... хотя похвастать и нечем. Ну, коротко: имения нет, его продали с молотка - за долги... Семьи тоже нет: жена моя, Тина ушла от меня и дочку нашу - тоже Сашеньку - увезла с собой... Работать я не умею - ты всегда говорил мне это, и теперь я иногда начинаю думать, что, пожалуй, ты был прав...
– Миша!
– говорит папа, кладя ему руки на плечи.
– Если тебе нужны деньги... Ты ведь знаешь... Я всегда...
– И я! И я!
– говорит Иван Константинович, который словно даже осунулся и похудел за эти полчаса.
– Спасибо, милые, не надо, - твердо отвечает дядя Миша.
– Я еду в один городок... ну, пока без названия... на русско-азиатской границе. Там я получу ма-а-аленькое место: податного инспектора. Если приживусь, если вработаюсь, напишу вам. Это будет не скоро... И - не легко, сами понимаете... Ну как, Яков? Ты доволен? Ты понимаешь, что баловень берется за работу?
– Очень хорошо!
– говорит папа, обнимая дядю Мишу.
– Очень хорошо, Миша... Потому что баловням приходит, вероятно, конец. Ты хочешь работать? Отлично!
– Ну, дорогие мои!
– обращается к нам дядя Миша.
– Давайте прощаться.
– Нет!
– требует Иван Константинович.
– Сперва присядем перед дорогой.
Мы садимся. Шарафутдинов неловко мнется - нельзя ему сидеть при Иване Константиновиче!
– и только после твердого приказания он садится за дверью соседней комнаты.
– Вот и посидели перед дорогой!
– встает дядя Миша.
– Вы что это? На вокзал со мной? Провожать меня? Ни-ни-ни!
Еще минута-другая - дядя Миша, обняв и расцеловав нас всех, уходит вместе с папой. В дверях он оборачивается к нам:
– Прощайте, родные мои! А может быть, до свидания?
И убегает.
Иван Константинович опускается на диван. Мама плачет рядом с ним.
– Баловень...
– бормочет Иван Константинович.
– Именно, что баловень... Загубило его это баловство...
– Почему, дедушка? Почему?
– задумчиво спрашивает Тамара.
– Какое баловство?
– А такое!
– упрямо говорит Иван Константинович.
– Баловство - это все, что задарма, понимаешь? Вот - Миша: отец его, Семен Михайлович, замечательный хирург был, бесстрашный человек, под огнем неприятеля раненых перевязывал, на себе, случалось, из боя выносил их, Я, бывало, иду с ним, даже перекреститься боюсь... А он - как по бульвару гуляет! Ранили его, контузили, тифом болел - тогда это гнилой горячкой называли, - отлежится и снова в строй! За это, за труд этот адский, за самоотверженность врача, за опасности и лишения, ему и ордена дали, и потомственное дворянство, и все... А Миша - он с малых лет привык, что он - потомственный дворянин, и папа у него орденами обвешен, как елка игрушками, и все двери перед ним открыты, и что ни пожелай - все сделается! До тридцати с лишним лет дожил - трудиться не научился, не любит, не умеет... А теперь уже поздно... Так вся жизнь и пошла под раскат... Нет-с, братцы мои, не баловство человеку нужно и не отцовы заслуги, свои собственные дела, своим потом, своей кровью политые!
– Верно, Иван Константинович, - говорит мама сквозь слезы.
– Все верно, что вы говорите...
Иван Константинович привлекает к себе Леню и Тамару. Уже и раньше как-то мама при мне говорила папе, что Иван Константинович любит обоих своих "нечаянных внуков", но Леню - чуточку больше. Потому что Леня - "бабушкин". Он на нее похож и лицом, и характером, он ее любил, и она его любила. Оттого Иван Константинович особенно ласков с Тамарой: он боится, что она это поймет, почувствует...