В рассветный час (Дорога уходит в даль - 2)
Шрифт:
В душе моей - целая буря невежливых напутствий: "Скатертью дорожка!", "К черту!.." Я еле удерживаюсь от того, чтобы не выпалить это вслух.
Между тем Тамара так же спокойно и непринужденно продолжает:
– Иван Константинович, кстати о журфиксах: надо все-таки обновить здесь сервировку. Что за чашки, что за тарелки, боже мой! Как в трактире...
– Обновим, птичеиька, обновим!
– добродушно соглашается Иван Константинович.
– Возьми завтра с собой Шарафута и ступай с ним по лавкам, делай покупки.
– Дедушка!
–
– Я желаю тоже! У Тамарки будут через одну субботу журфиксы - ну, а у меня пусть будут в свободные субботы жирфуксы. Гениально, правда?
– Гениально!
– расплывается Иван Константинович.
– Просто гениально! А кого ты пригласишь?
– Ну, первую, конечно, вот эту!
– показывает Леня на меня.
– Шашуру... Придешь, Шашура?
– Конечно, приду!.. Если мама позволит...
Мама с улыбкой кивает головой.
– Потом приглашу одного моего одноклассника - он очень хорошо играет на скрипке, а я буду аккомпанировать ему на рояле. И сестру его позову - она ни на чем не играет, она стихи пишет, очень славная. На Тамаркиных журфиксах будет ржать Ляля-лошадь, а на моих жирфуксах будет замечательная музыка! Дедушка, придете слушать?.. Тетя Лена, дядя Яков, придете?
Ну бывает же на свете такое! Все бессердечие, все чванство, надутая спесь - сестре. А вся милота человеческая - ее родному брату!
– Да, забыл!
– спохватывается Леня.
– Мне, дедушка, новой посуды не надо: чай у меня будет разливать Шашура, а она, черт косолапый, все перебьет, и тогда...
Фраза остается недоконченной: я бросаюсь к Лене, чтобы надрать ему уши; он убегает, мы с хохотом носимся по квартире.
– Чура-чура!
– кричит Леня.
– Я придумал роскошную вещь: в концерте жаба Милочка споет романс, а попугай Сингапур спляшет камаринского. Плохой жирфукс, что ли?
– Не жирфукс, - поправляет Тамара, - а журфикс.
– Вот-вот: у тебя - журфикс, а у меня - жирфукс...
Как всегда, Иван Константинович и Леня провожают нас домой. Взрослые идут позади, мыс Леней - впереди.
– Вся беда, - говорит вдруг Леня, - что Тамарка - наоборотка.
– Это что еще значит?
– удивляюсь я.
– Ну, наперекорка - вот она кто! Бабушка наша, Инна Ивановна...
– Голос Лени вдруг обрывается, потом он продолжает очень ласково, очень нежно: - Я думаю, такой бабушки ни у кого на свете нет и не было! До того она была добрая, так любила нас... А Тамарка с ней такая была хамка! Никогда не подойдет, не приласкается, слова доброго не скажет... А дедушка наш... он, конечно, нас тоже любил, но сколько раз, бывало, он Тамарку шлепал, даже по щекам бивал! И что ты думаешь? Она в дедушке души не чаяла, она ему в глаза глядела, она его и дедусенькой, и дедунчиком... Понимаешь?
– Понимаю. Она - неблагодарная, вот она кто.
– Во, во, во!
– кивает Леня.
– Это верно: неблагодарная!
– И Ивана Константиновича она не ценит!
– говорю я сердито.
– Ка-а-ак она с ним противно разговаривает! Сервировку ей новую подавай! Для журфикса!
Мы и не догадываемся, до чего печально обернется дело с этим Тамариным журфиксом!
В назначенную субботу все должно состояться. Я не интересуюсь этим балом - я ведь не пойду! От Лени, который забегает к нам каждый вечер, я узнаю все новости и подробности; Тамара купила посуду - с ума сойти! Чашки обалдеть! Готовится угощение - ба-а-атюшки!
В субботу, перед третьим уроком, когда кончается маленькая перемена, я случайно натыкаюсь в коридоре на группу девочек. Тамара, прощаясь со своими "знатными" подружками и махая им рукой, кричит:
– Так помните: сегодня в шесть часов я вас жду!
– Придем, придем!
– Обязательно!
– Непременно придем!
– кричат они ей, уходя в свое первое отделение.
А ровно через час, когда кончился третий урок и начинается большая перемена, Дрыгалка задерживает нас в классе. Удивительно, до чего она обожает портить нам большую перемену! Все стремятся выбежать из класса в коридор, завтракать, шуметь, а Дрыгалка непременно сократит перемену: хоть на пять минуток, хоть на минуточку, да сократит!
– Хованская!
– вызывает Дрыгалка.
Тамара встает.
– Ваш дедушка подавал заявление о переводе вас в первое отделение?
– Нет, мой дедушка - князь Хованский - умер. А заявление подавал мой опекун, доктор Рогов.
Дрыгалка делает удивительно противное, насмешливое лицо и говорит с насмешкой:
– Ваш дедушка был князь? Вы в этом уверены?
– Он мне так говорил...
– Ах, он вам "говорил"?
– уже открыто издевается Дрыгалка.
– А вам известно, что такие вещи доказываются не словами, а документами?
Тамара молчит. Она очень бледна, и по губам ее пробегает что-то вроде мелкой судороги.
– Дедушка говорил мне...
– выжимает она из себя наконец с усилием, что наша грамота на княжество утеряна... но что мы все-таки князья.
– Ну, так вот, - с торжествующей интонацией продолжает Дрыгалка, свободных мест в первом отделении нет. Дирекция готова была - для такого случая!
– перевести кого-нибудь из первого отделения к нам во второе, а вас перевести от нас в первое. Но никаких документов о том, что вы - княжна, не имеется. Вы не княжна, а самозванка! И вас в первое отделение не переведут!..- Затем, обращаясь к нам, Дрыгалка говорит, словно точку ставит: - Можете идти в коридор, медам!
И сама уходит из класса. Девочки со своими завтраками бегут в коридор. Часть девочек осталась в классе, в том числе и я. Я стою и боюсь поднять глаза. Боюсь посмотреть на девочек и увидеть: а вдруг они злорадствуют по поводу Тамары?.. И боюсь взглянуть на Тамару: а вдруг она плачет?
Но нет, девочки тоже не смотрят на Тамару, словно ничего не произошло. Мы выходим из класса группкой. Обернувшись в дверях, я вижу, как Тамара, очень бледная, поспешно, роняя вещи на пол, укладывает все свое классное хозяйство в сумку...