В рассветный час (Дорога уходит в даль - 2)
Шрифт:
"Где изволил пропадать?
Али звезды воевал,
Али волны все гонял?"
"Не гонял я волн морских,
Звезд не трогал золотых
Я дитя оберегал,
Колыбелечку качал..."
Много слыхала я песен за долгую жизнь. И пели их хорошо - иногда лучшие певцы в мире. Но нет песни, которая бы так мучительно и сладостно волновала меня, как эта "Колыбельная". Может быть, оттого, что это была одна из первых песен, какие я слыхала в жизни. Или оттого, что дядя Миша пел ее так, как он делал все, - самозабвенно-талантливо... Даже и сейчас я не могу слушать ее без глубокой печали.
Но вот дядя Миша уже допел "Колыбельную" и, обведя глазами
– А кормить гостей здесь не в обычае, что ли?
Тамара (кстати сказать, совершенно позабывшая свои горести), Наталья, Шарафутдинов начинают хлопотать по хозяйству, накрывать на стол. Мы с Леней пристраиваемся около взрослых. Леня смотрит на дядю Мишу с восторгом, как на какое-то волшебное видение. С той обостренностью чувств, какую дает искусство, я сейчас, после прослушанной "Колыбельной", смотрю на Леню и взволнованно читаю в его душе. Мальчик, видимо, давно тоскует об отце. Его отец умер так рано, что Леня его даже не помнит. Дедушка Хованский - был, судя по всему, злой, раздражительный, спесивый брюзга. Бабушка Инна Ивановна была хорошая, милая, ласковая и грустная, но ведь бабушка - это не отец. Иван Константинович тоже ведь только дедушка... Два года Леня провел в кадетском корпусе, затертый в военной муштре, как во льдах... И вот он смотрит на дядю Мишу, на этого чужого человека, неожиданно ворвавшегося на несколько часов в его, Ленину, жизнь. Вот бы такого отца! Это Леня думает не словами, не мыслями, а чувством, всем сердцем! А я понимаю это потому, что дядя Миша разбередил мне душу своим пением. Сонная у человека душа, - через час-два я уже опять не буду понимать ничего, что происходит в окружающих меня людях, в их мыслях и чувствах.
В то же время я почему-то думаю о двух людях: о моем папе, в которого я верю больше, чем во всех, и об этом вот дяде Мише, чудесном дяде Мише, которого обожают все, и я первая. Я совершенно явственно вспоминаю, что эти двое никогда не казались мне дружными между собой. Не то чтоб они ругались, дрались или хотя бы ссорились, - ничего подобного, они всегда были ровно приветливы друг с другом. Но я только сейчас - вот именно сейчас, после песни, когда на душе так радостно и так хочется плакать светлыми, доверчивыми слезами!
– только сейчас я понимаю, что папа и дядя Миша совершенно разные люди: то, что нравится дяде Мише, кажется нехорошим папе; а то, что любит папа, того не любит дядя Миша. Между ними всегда идет какой-то внутренний спор, ни на минуту не затихающий. Помню, когда умер дедушка Семен Михайлович, дядя Миша вдруг, на удивление всем, купил на свою долю дедушкиного наследства - имение! Папа тогда спросил дядю Мишу, - мы сидели за обедом, - спросил спокойно, ровным голосом:
– Зачем тебе понадобилось это имение, Миша? Ты же окончил университет, ты - юрист. Работай!
– Ох, скука!
– зевнул дядя Миша, открывая свои великолепные зубы.
– У тебя есть и другие способности - к музыке, например. Поступай учиться в консерваторию.
– Еще того не легче!.. Да брось, Яков, придумывать всякую чепуху! Я хочу жить весело!
– Это - помещиком-то?
– сощурился папа.
– Вот именно! Заведу образцовое хозяйство, буду задавать пиры на всю губернию! Разве не весело?
Дядя Миша тогда явно поддразнивал папу, хотя и добродушно. Папа молчал и больше в разговоры об имении не вмешивался. Имение было куплено. Дядю Мишу надули при этом, как грудного младенца. На имении оказалось втрое больше долгов, чем ему сказали при покупке. Дядя Миша сразу оказался в жестоких тисках, как говорится - "в долгах, как в репьях". Дважды, чтоб спасти его от полного разорения, мама и папа посылали ему денег, - на это ушла почти вся мамина часть дедушкиного наследства. Дядя Миша бился как рыба об лед.
Папа никогда ничего не говорил. Только один раз, когда - мама, прочитав очередное дяди Мишино письмо, заплакала: "Бедный Миша...", - папа сказал:
– Не бедный, нет: несчастный. Потому что баловень, барчук. Все в жизни получил даром, работать не умеет... Какая это жизнь!
Как-то раз, в разгар дяди Мишиных злоключений с имением, дядя Миша неожиданно женился и приехал к нам с женой. Ее звали Тиной, она была совсем юная и наивная до глупости. У нее были роскошные туалеты и белье из сплошных кружев. Увидев однажды, как мама штопает чулки, тетя Тина спросила с удивлением: "Вы носите штопаные чулки?" Все умилялись, глядя, с каким упоением тетя Тина играет со мной в куклы, как горько она плачет, когда ей случается проиграть мне партию в поддавки! Только папа как-то сказал о Тине с жалостью:
– Это же бедняжка блаженненькая... Цыплячьи мозги...
Брак оказался несчастным. Отец Тины, румынский еврей, темный делец, втянул дядю Мишу в какие-то биржевые дела, облапошил и окончательно разорил его, а сам скрылся неизвестно куда. Единственный брат Тины, Жан, красавец, прожигатель жизни, оставшись без гроша, поступил парикмахером в самую шикарную петербургскую дамскую парикмахерскую "Делькруа"...
Миша не приезжал к нам года два. И вот - сегодня...
А сегодня дядя Миша не совсем такой, как всегда! Сквозь привычное веселье, сквозь искреннюю радость видеть всех близких в дяде Мише чувствуется усталость, глаза его смотрят порой горько. Он бурно обнимает маму, подбрасывает меня в воздух, прижимается щекой к руке Ивана Константиновича... Но он не совсем веселый, хотя все кругом смеются и смотрят на него с восхищением.
Но вот уже накрыт стол - роскошно! На нем - все, что Тамара готовила для своих "знатных" гостей: красивая новая посуда и хрусталь, цветы в большой вазе посреди стола и цветы у каждого прибора, вино, множество заманчивых яств.
– Прошу за стол!
– весело приглашает Тамара. Она уже забыла свои недавние разочарования и с удовольствием исполняет обязанности хозяйки дома.
В эту минуту появляется новый гость - папа. Он приезжал на часок домой - перекусить и отдохнуть; у него сегодня очень трудная больная, от которой он не отходит с самого утра и к которой сейчас вернется опять. Дома ему сказали, что приехал Миша и что мы все у доктора Рогова, - он и приехал сюда.
Папа и дядя Миша здороваются, обнимаются. Но, как всегда, ясно чувствуется, что между ними стоит что-то, какой-то барьер, что ли...
– Приехал, баловень?
– спрашивает папа без всякой злобы, шутливо.
– Приехал, да, - отвечает дядя Миша.
– А ты, как всегда, в ярме?
– Да, как всегда. Через полчаса уйду - у меня тяжелая больная.
– И не надоело тебе?
– посмеивается дядя Миша.
– Никогда не надоест, - серьезно отвечает папа.
Все сидят за столом. Иван Константинович разливает в бокалы вино. Затем он встает и торжественно говорит самым низким голосом, каким может:
– Н-н-ну-с, друзья мои!.. Сегодня у меня - дорогой гость: сын Семена Михайловича, моего друга и товарища... по Военно-медицинской академии и по турецкой войне... Михаил Семенович - вот он! Попросту скажем - Миша, Мишенька... На коленях у меня сиживал. Сиживал, как же... Ну, в общем, черт побери мои калоши с сапогами, - твое здоровье, Мишенька!
– протягивает он к нему бокал.
– Ах, Иван Константинович, Иван Константинович!
– укоряет его мама. Мишеньку вы на одно колено сажали - это вы помните! А кто на другом колене сидел, про это вы забыли?