В разгаре лета
Шрифт:
Да, боюсь. Не что иное, как страх смерти, заставляет меня цепляться за землю. Прихожу подсознательно к выводу, что от моей воли и моих поступков уже ничего не зависит. А потом в душу закрадывается дурное подозрение, что дальше нам нипочем не продвинуться. Поднимешься - конец неизбежен.
А может, это самый лучший . исход? Не все ли одно - где? Здесь, на полях мызы Кивилоо, или на улицах Таллина? Сейчас, когда люди гибнут тысячами, никто не вправе рассчитывать на вечную жизнь.
Нет, нет, нет!
Я хочу жить, я должен жить! Не хочу подыхать, как беспомощная крыса.
Нет
Плевать на все!
Мы должны подняться и продолжать атаку. Это единственная возможность спастись.
В этот миг Ильмар начинает строчить из автомата. Я тоже нажимаю на спусковой крючок.
Над крышей строения в конце поля - сарая, амбара, конюшни или хлева и под раскидистыми деревьями начинают разрываться снаряды, а может быть, мины.
Неужели это наши?
Вскакиваю и кидаюсь вперед, уже не думая о том, что может случиться. Чувствую только одно: больше я не должен и не могу пассивно выжидать. Надо что-то делать.
В этот миг мне становится ясно, что, если человек хочет остаться человеком, он никогда не должен смиряться, Каким бы безнадежным ни было положение.
В течение всей атаки я был уверен, что стоит нам пересечь поле, и все будет решено. Но сейчас, ведя из-за конюшни вместе с Тумме стрельбу по нижним окнам имения, я начинаю думать, что нам, пожалуй, не под силу отбить у немцев Кивилоо.
Не многие из нас добрались до строений мызы. Человек двадцать от силы. Большинство рот застряло в поле, не преодолев последних ста метров. Не вижу ни одного парня из нашего взвода. Минут пятнадцать назад я еще видел, как Ильмар перебегает между деревьями парка, но потом я потерял его из виду.
Мы уже не ведем планомерного боя - каждый действует, как может. Кажется, больше всего тут ребят из роты Тумме, среди которых много моих бывших приятелей. Роте Тумме повезло: укрываясь в какой-то лощине, она подобралась к службам мызы почти вплотную. Но некоторые роты потеряли на открытом поле чуть ли не половину состава.
Вражеский огонь, на какое-то время словно бы утихший, становится все яростнее. Между амбарами, скотными дворами и конюшнями начинают разрываться мины. По стенам все чаще чиркают пули.
К нам кто-то бежит. Это Мюркмаа.
– Без моей команды - ни шагу назад!
– кричит он нам.
Хоть я и понимаю, что кричать ему приходится для того, чтобы перекрыть грохот и треск, все же он вызывает во мне злость. Отвожу глаза в сторону, как бы давая понять, что его слова ничего для меня не значат.
Мюркмаа не задерживается около нас. Он спешит куда-то еще, и я не могу не оценить по достоинству его решимости и деловитости.
Примерно через полчаса вдруг становится тише. Нас уже не оглушают разрывы мин. Возникает впечатление, будто сопротивление немцев ослабело и они решили сдать мызу. Успеваю подумать, что, вероятно, наши прорвались где-то вперед и потому враг счел более благоразумным отступить. Собираюсь сказать об этом Тумме, но он указывает рукой куда-то влево.
Прячась за деревьями, к нам приближаются немцы. Мы с Тумме почти одновременно открываем огонь,
И, вероятно, одновременно догадываемся, что прекращение минометного обстрела
Волнение опять берет верх над всеми остальными чувствами. Проклинаю мысленно винтовку, не позволяющую вести скоростной огонь. Будь у нас с Тумме автоматы, мы отбросили бы немцев, но теперь...
Наши выстрелы не останавливают серо-зеленых мундиров. Да и стреляем мы явно плохо: что-то я не вижу, чтобы кто-нибудь упал. Нет, один сковырнулся - небось Тумме его подбил. Но остальные приближаются, не обращая внимания на нашу пальбу. От них до нас - метров пятьдесят, не больше.
Волнение нарастает.
Я расстрелял обойму. Загоняю в магазин новую. Но то ли от излишней спешки, то ли от возбуждения, то ли черт знает отчего, обойма никак не влезает в магазин. Я волынюсь кошмарно долго, нервы мои окончательно разгуливаются, и я подумываю, не благоразумней ли дать тягу.
Мне удаегся подавить в себе эту мысль, да и обойма наконец подчиняется, и я навожу ствол на рослого немца, шагающего самым первым и стреляющего на ходу. Но едва я собрался нажать на спуск, как немец отпрыгивает за дерево.
Остальные тоже куда-то исчезают.
Ухо улавливает знакомое "та-та-та". Наш пулемет, ей-богу!
Но он вскоре замолкает.
Немцев я больше не вижу. Ни того рослого, которого поймал на мушку, ни остальных.
С недоумением смотрю на Тумме.
Он, видно, тоже растерян.
У нас нет никакого представления о ситуации. Видим лишь узкий кусочек мызного двора. Угол здания, которое я называю мысленно усадьбой, потому что ведь в каждом порядочном имении должен быть барский дом, толстые стволы, между которых сновали немцы, поля вдали и совсем вдалеке - полоска леса, вот и все. Я запомнил, когда бежал сюда, что за конюшней или хлевом виднелись еще какие-то службы, - к ним-то и устремились наши ребята в поисках прикрытия. По моим расчетам, ребята и сейчас должны быть там. Но почему оттуда не слышно выстрелов? Пальба переместилась влево и в тыл за нами. Что это значит?
Начинаю думать, что мы остались тут совсем одни. Говорю об этом Тумме, он пожимает плечами.
Зорко следим оба за деревьями, за которыми сновали недавно вражеские солдаты. Но там полное спокойствие. Мы почти одновременно оглядываемся. Но и сзади ничего не обнаруживаем.
А вокруг - трещит, грохочет, гремит. Впрочем, не совсем так. Впереди потише. Выстрелы и очереди гремят в основном на флангах и за спиной. Временами воздух сотрясается от разрывов,
Тумме ругается:
– Чертова карусель!
Я хорошо его понимаю. Уже ни в чем нельзя разобраться. Нам приказано держаться тут до последнего. А что делать теперь?
Никто из нас не решается что-то предложить. Наконец я поднимаюсь, а вслед за мной - и Тумме. Прижимаясь к стене конюшни, пробираемся к другому концу строения. Вскоре мы убеждаемся, что наших на мызе уже нет.
– Чертова карусель!
– повторяет Тумме.
– Попадись нам теперь Мюркмаа, уж я ему заехал бы! Влепил бы хорошего крюка, помоги ему господи!
– Меня прямо трясет от злобы, я весь клокочу.