В разгаре лета
Шрифт:
Ползем, перебегаем, крадемся, блуждаем между служб. Окончательно уясняем себе, что отрезаны от своих. Наша часть отступила, бой опять переместился в поле.
В тот самый момент, когда я говорю Тумме, что Мюркмаа - последняя свинья, замечаю под сиренью какое-то тело. Кто-то из наших, как я определяю по синей форменной блузе. Убитый он или раненый? Бросаюсь к нему, но не успеваю и добежать, как меня пронизывает боль. Мне так знакомо это мальчишеское тело, замеченное нами ненароком. Оцепенелая поза заставляет предполагать самое худшее
Да, под сиренью
Да, Ильмар.
Переворачиваю его на спину и отшатываюсь. Лицо Ильмара превратилось в кровавое месиво. Взлетает несколько навозных мух - откуда они так быстро взялись?
Стою потрясенный. Все во мне перевернулось. Не хочу оставлять здесь труп Ильмара. Немцы швырнут его в наспех вырытую яму. Но утащить отсюда труп я не могу. Кто его знает, выберемся ли мы вообще, может, и сами будем валяться где-нибудь такие же окровавленные и обезображенные, осаждаемые тучей мух?
Самое было бы лучшее - выкопать ему могилу и похоронить его здесь, но и эта последняя малость, которую я мог бы для него сделать, остается мимолетной и невоплощенной идеей. Понимаю свою беспомощность, чувствую себя раздавленным ее каменной тяжестью.
Таавет Тумме прикрывает лицо Ильмара двумя большими лопухами.
Потом достает из его нагрудных карманов все, что находит, и отдает мне. Он обыскивает и брючные карманы, но в них ничего нет, кроме носового платка, расчески и коробки спичек.
– Прощай!
– говорит он Ильмару, и горло у меня сжимается.
– Прощай!
– говорю и я.
Кто-то уже побывал здесь - приходит мне в голову - и забрал его трофейный автомат, который исчез.
Мы уходим. Сам не знаю куда. Таавет, сгорбясь, торопливо шагает впереди, я поспеваю следом.
Только благодаря Таавету я и спасся. Он вел меня, словно ребенка, у меня самого голова заработала лишь после того, как вокруг опять засвистели пули. К счастью, немцы поздно нас заметили: мы уже успели прокрасться мимо них по речному откосу.
Мы добрались не до своего полка, а до какой-то красноармейской части и потом отступали вместе с нею через лес. Не могу ручаться, был ли это тот же самый лес, из которого мы выбивали утром немцев, или другой. Во всяком случае, и тут среди елей попадались одинокие березы, осины и другие лиственные деревья.
Мы с Тумме стали пулеметчиками. У нас на глазах погибли два красноармейца, стрелявшие из "максима". Мина упала чуть ли не им в руки. Таавет крикнул, что нельзя бросать пулемет. "Максим" каким-то образом уцелел. Мы протащили за собой тяжелый пулемет километра два, его колеса без конца застревали в кочках и корнях - шли-то мы не по шоссе и не по утоптанной тропинке, а продирались сквозь чащу. Раза два мы даже открывали огонь. Оказалось, Тумме знает "максим". Вправил ленту, щелкнул замком, схватился за ручки и нажал на спуск. "Максим" затрясся и выпустил очередь. Я лег рядом - мне ведь приходилось видеть, как стреляют вдвоем из тяжелого пулемета, - и попытался взять на себя роль заряжающего, но оказался растяпой. Скорее мешал, чем помогал Тумме.
Я еще
Кроме того, они отчаянно устали. Понял это по их виду, по походке, по всему. Видимо, они долго вели непрерывные бои с немцами, - бог его знает, когда эти парни спали последний раз по-человечески. В сумерках, после того как они заняли оборону на перекрестке дорог, некоторые засыпали чуть ли не стоя.
Мы с Тумме стали советоваться, переночевать ли нам с ними или сразу отправиться на розыски своего полка. Решили переночевать. В темноте нелегко найти своих, еще занесет куда-нибудь.
Красноармейцы приносят нам котелок каши и краюху хлеба. Один из них удивительно похож на Сергея. На флотского лейтенанта Сергея Архиповича Денисова. Как увижу симпатичного русского, сразу вспоминаю о нем. До чего же хочется рассказать новым товарищам о моем друге Сергее, пожертвовавшем ради меня жизнью, но мне по-прежнему не хватает русских слов.
Парень, похожий на Сергея, уговаривает нас поесть, называет нас молодцами, настоящими солдатами, от души радуется, что ему опять посчастливилось встретить эстонских ребят, которые для него все равно как братья. В бою под Пыльтсамаа он впервые встретил таких же - они отчаянно атаковали немцев.
Красноармейцы спрашивают, коммунисты ли мы. Тумме бойко отвечает по-русски, что он не член партии.
– Я - комсомолец.
Говорю я это слишком громко, пожалуй даже с похвальбой, и мне становится немного стыдно перед Та-аветом. Я ведь вовсе не хотел хвастаться тем, что я комсомолец, просто обрадовался возможности тоже вставить словечко в разговор по-русски.
Сергей сообщает - я называю мысленно этого парня "Сергеем" за сходство с лейтенантом, - что он тоже комсомолец и что Тумме - по духу и поступкам настоящий коммунист. Чертовски правильно говорит, и я подхватываю: "Верно". Как замечаю, наш одобрительный отзыв приводит Тумме в смущение, и я пытаюсь понять, с чего это хорошие и честные люди так теряются от похвал, а беззастенчивые карьеристы воспринимают всякое признание как должное. Лишь звякнут приличия ради: ну, дескать, что вы? Но про себя-то соглашаются с любой похвалой.
Сергей спрашивает у меня мое имя-отчество.
– Олев Яанович, - отвечаю я, радуясь, что говорю по-русски все более складно, и в свою очередь тоже спрашиваю: - Как ты зовут?
– Сергей.
И вправду Сергей!
– Отчество?
Красноармейцы ухмыляются - небось я не так сказал. Лишь Сергей сохраняет серьезность и говорит: - Михайлович.
– У меня был хороший друг Сергей Архипович Денисов, -говорю я по-русски, как могу, и рассказываю историю о флотском лейтенанте, которую Тумме переводит им. Говорю еще, что Ильмар Коплимяэ, тоже участвовавший в этом походе, погиб сегодня на мызе Киви л оо.