В России надо жить долго
Шрифт:
Но мне, увы, не сошло с рук это заступничество за Щетинина и педагогов-новаторов. Академики в нашем институте были мстительными ребятами, мстить они умели, и особенно изощренно, когда им наступали на больную мозоль. А война с педагогами-новаторами в ту пору была их главной головной болью и еще какой больной мозолью. Особой неприязнью академиков пользовалась «Учительская газета», которая собрала под своей крышей эту небольшую группу выдающихся педагогов-единомышленников из разных городов: учителя математики Виктора Федоровича Шаталова из Донецка, доктора психологических наук Шалву Александровича Амонашвили из Тбилиси, Михаила Петровича Щетинина, работающего на Белгородчине, учителя литературы из Ленинграда Ильина, учительницу начальных классов из Москвы Лысенкову, новаторов семейного воспитания – супругов Никитиных из подмосковного Болшева. Собравшись в доме у Никитиных в Болшево, коллективно они разработали основные принципы педагогики сотрудничества, своего рода манифест педагогов-новаторов, с чем всю заинтересованную общественность и ознакомила «Учительская газета», на главного редактора которой В.Ф. Матвеева дружно ополчились маститые академики. Им удалось добиться снятия с поста главного редактора Матвеева, который активно поддерживал педагогов-новаторов, пропагандируя их опыт среди советского учительства. На его место пришел из «Комсомолки» умеренный Геннадий Селезнев, не склонный обострять конфликт
Теперь эти борцы решили взяться за меня, поручив расправиться со мной проверенному борзописцу Валентину Кумарину, у которого к тому времени взбунтовалась лаборатория, завершившая работу над его докторской по проблемам макаренковской педагогики. Кумарин оказался не столько макаренковедом, сколько макаренкоедом, продемонстрировав свои садистские наклонности на отношении к своим сотрудникам. Если у всех в институте было два присутственных дня, во время которых научные сотрудники распивали чаи и обменивались новостями, то работающие в лаборатории Кумарина должны были приходить в институт каждый день, всю рабочую неделю. Чай разрешался только в обеденный перерыв, никому из посторонних не позволялось приходить в лабораторию, отлучаться сотрудникам разрешалось только в туалет, время посещения которого также регламентировалось 5-7-ю минутами. Он внимательно проверял все бумаги на столе и в столе каждой сотрудницы, с тем, чтобы ничто и никого не отвлекало от работы над макаренковским наследием, то есть от работы над его докторской. Не стоит и говорить о том, что по отношению к своим подчиненным он не считал нужным ограничивать себя в грубых и оскорбительных выражениях. В основном у него работали молодые иногородние бесправные аспирантки, не считая молодого узбека, использовавшегося в качестве личного порученца-ординарца. И хотя эти молодые дамы были изрядно запуганы и деморализованы своим начальником, но все-таки и их терпение лопнуло. Со слезами и истериками они ввалились в кабинет директора и заявили, что больше не могут и не хотят работать у Кумарина. Пришлось эту лабораторию расформировать, рассовав несчастных женщин по другим отделам. Таким образом, ничего не мешало, чтобы оставшегося без подчиненных Кумарина назначить заведующим нашей лаборатории с ответственным заданием скушать меня. Лиханова при этом, чтобы он не возражал против такого решения, повысили до начальника отдела, передав в этот отдел кроме нашей лаборатории детских домов еще и лабораторию интернатных учреждений.
Став моим начальником, Кумарин принялся рьяно выполнять поставленную перед ним задачу: сделать мою жизнь несносной, сорвать защиту докторской, одним словом, затравить, как уже были затравлены Сухомлинский и Матвеев. Естественно, у меня, старшего научного сотрудника, кандидата наук, не было ни такого имени, ни такого авторитета и статуса как у Сухомлинского и Матвеева, и потому справиться со мной столь бывалому макаренкоеду как Кумарин, казалось, должно было не составлять никакого труда. Первым делом он решил ограничить мою всяческую свободу, распространив присутственные дни на всю неделю, с тем, чтобы я ежедневно сидела в лаборатории, при этом ни с кем не общаясь, и выходила из комнаты только в туалет, и то не более чем на 5 минут. На что я ответила, что я в том случае буду ходить в институт каждый день, если такой порядок своим приказом директор установит для всех сотрудников. А поскольку я сотрудничаю с Детским фондом, то чтобы не ходить туда, он должен будет потребовать от Лиханова и его зама Карманова им самим являться в нашу лабораторию. Не привыкший к такому резкому отпору, макаренкоед разразился грубой бранью и оскорблениями, на что я решила отвечать не меньшим хамством. Он тут же побежал жаловаться директору В.М. Коротову и тем самым получил от меня прозвище «коротовской подстилки». Короче, началась жизнь, которую правильнее было бы назвать боями без правил, и на которую не хватит никакого здоровья и никаких нервов. А здоровье и нервы были нужны и не только для того, чтобы выжить в такой обстановке, но и чтобы быть в хорошем работоспособном состоянии, чтобы доработать после обсуждения на кафедре в МГУ свою диссертацию.
И наверно, без божьей помощи мне было бы не выдержать этого изуверства, и я могла бы свалиться с каким-нибудь неизлечимым недугом, как это уже было с такими выдающимися людьми как Сухомлинский и Матвеев, которые, в отличие от меня, не были непосредственно в подчинении Кумарина, а главное, были лишены такого счастья как общаться с ним лично по восемь часов в эти два присутственных дня. Но, как это ни поразительно, мне, некрещеной атеистке, нежданно-негаданно действительно пришла божья помощь, что меня не только спасло, но и заставило уверовать в Бога и принять крещение.
В то лето 1988 года мы с приятельницей снимали дачу в поселке Троицком по Волоколамскому шоссе. Это был уютный двухэтажный бревенчатый дом у лесной опушки на краю дачного поселка. Идеальное место для отдыха и работы. Учитывая, что присутственные дни в институте были вторник и четверг, я могла четыре дня с пятницы по понедельник включительно работать над своей докторской. Но после нервотрепки, которую мне устраивал изобретательный Кумарин, я приезжала на дачу буквально невменяемая, неспособная не только работать, но есть и спать. Моя мудрая приятельница, опытная журналистка Инна Титова, видя мое состояние, предложила мне сходить в храм в поселке Троицком. Это был старый намоленный храм, первый храм, который я вообще посетила. Рассматривая старинные иконы, я остановилась около иконы Божьей Матери-Троеручницы и стала рассматривать миловидное лицо молодой женщины, изображенной на иконе. И чем дольше я смотрела, тем спокойнее становилось у меня на душе. А лицо на иконе буквально старело на глазах, образовались глубокие складки у губ, темные впадины под глазами, будто икона оттягивала на себя всю черную энергетику, которой зарядили меня в институте макаренкоеды. Я возвращалась из храма успокоенная и просветленная, вполне готовая к тому, чтоб сосредоточиться над своей диссертацией. И после, чтобы приходить в рабочее состояние, я всякий раз шла в храм к своей спасительной иконе. И что интересно, она могла менять выражение лица в зависимости от той информации, которой я с ней мысленно делилась. Особенно суровым и даже воинственным оно становилось, когда я рассказывала ей о мерзких выходках изводившего меня Кумарина.
И так, с божьей помощью, я доработала свою диссертацию; доработанный вариант был рассмотрен на выпускающей кафедре социальной психологии в МГУ и на первом ближайшем заседании докторского совета должен был представлен к защите. Ни Кумарин, ни его высокие покровители не имели и малейшего влияния на факультет психологии МГУ, чтобы помешать моей защите. Но не допустить к защите, не дав мне положительной характеристики-ходатайства для представления в совет, они могли. И, конечно же, такой возможностью воспользовались. В конце года, в декабре, когда я с высокой температурой лежала дома, Кумарин на заседании лаборатории, где кроме него было еще два послушных сотрудника – пенсионер из Министерства образования и молодой узбек-личный ординарец, доложил о невыполнении мной научного плана,
Но, как говорится «рано пташечка запела, как бы кошечка не съела». Спасение неожиданно пришло от Леночки, нашей скромной робкой машинистки, вчерашней школьницы. Сочувствие ко мне и возмущение чинимой несправедливостью победили ее страх перед злодеем Кумариным. Во-первых, в тот же вечер после этой злосчастной лаборатории она позвонила мне и сказала, что сейчас должна печатать протокол о моем переводе в младшие научные сотрудники. А кроме того, она выдала все секреты кумаринской писанины. Он все это время, вместо того, чтобы заниматься детьми-сиротами и детскими домами, готовил пространное, изобилующее своими научными лжеподвигами представление на выдвижение в член-корреспонденты АПН СССР. При этом писал и за себя, и за того парня, то есть и за директора, и за тех академиков, поддержкой которых он заручился. Не учел он одного: что в это время работала правительственная комиссия по реорганизации Академии педнаук, которую курировал секретарь ЦК КПСС Е.К. Лигачев, куда я тут же накатала жалобу, перечислив все мошеннические факты, включая и то, что над его докторской трудилась специально созданная лаборатория, сотрудники которой за свою работу получали зарплату из государственного кармана. Написала, что он не стесняется спекулировать и на детях-сиротах, возглавляя лабораторию детских домов и получая за это приличное вознаграждение, так и не приступил к этой теме, а кроме того, мешал работе других, то есть моей. Обвинения были более чем серьезные, и их переправили в партком нашего института.
Секретарь парткома оказался в трудном положении и сосредоточился на поиске компромиссного решения. К такому компромиссу была готова и я, так как получила приглашение от Бочаровой Валентины Георгиевны занять место ведущего научного сотрудника по проблемам профилактики правонарушений несовершеннолетних в ее ВНИКе «Школа-микрорайон». Здесь мне предстояла интересная работа по моей проблеме, тем более, у бочаровского ВНИКа была сотня опытно-экспериментальных площадок по всему Советскому Союзу. Знала я также, что песенка Кумарина спета, поскольку лаборатория детских домов переводилась в Институт детства, созданный Детским фондом, куда этого скандалиста никто брать не собирался. Никто его не хотел брать в свою лабораторию и в нашем Институте общих проблем воспитания. Директор по старой дружбе протянул ему руку помощи, пообещав, что откроет Кумарину лабораторию под его методологическую тему, если он наберет в нее желающих сотрудников. Обрадованный макаренкоед тут же вывесил плакат с перечислением проблем, которыми намерена заниматься его лаборатория, и с приглашением желающих в ней работать. Как и следовало ожидать, ни одного желающего не нашлось. Слишком прославился он своими скандалами и подлянками. И так новоиспеченный доктор наук, без пяти минут член-корреспондент АПН СССР, несмотря на всю дружбу и помощь директора, оказался на улице. Недолго просуществовал и сам Институт общих проблем воспитания с этой скандально известной тройкой ученых педагогов: Коротова, Лихачева, Гордина. После реорганизации АПН СССР этот институт был упразднен. Как жаль, что до такого бесславного конца педагогических погромщиков не дожил Василий Александрович Сухомлинский, сердце которого не выдержало травли и обвинений в буржуазной несоветской педагогике, обрушенных на него тройкой академиков и макаренкоедом Кумариным, которого он справедливо назвал негодяем.
Партия – наш рулевой
Сталин, учреждая в 1944 году, когда еще шла великая война, Академию педагогических наук, был дальновидно обеспокоен идеологическим воспитанием подрастающего послевоенного поколения. Не могли не волновать партию и ее вождя товарища Сталина и продовольственные вопросы, то есть чем и как накормить население советской страны, которое каждое десятилетие выкашивал голод. Поэтому ВАСХНИЛ, Академия сельского хозяйства, особо была под неусыпным оком партийцев. И очень их раздражал всемирно известный академик, он же директор Института растениеводства и Института генетики, а также президент ВАСХНИЛ Николай Иванович Вавилов, который хотя и выводил новые урожайные сорта пшеницы, но при этом не обещал сиюминутных скорых результатов. И как же кстати объявился малограмотный агроном Трофим Лысенко, закончивший заочно после двухгодичной сельской школы и среднего уманьского училища садоводства Киевский сельхозинститут! Лысенко прославился яровизацией, повышением урожайности путем проращивания зерен пшеницы в холодных условиях, что позже при повторных опытах не было подтверждено и не получило широкого распространения на практике. О яровизации на свою беду одобрительно отозвался сам академик Николай Вавилов. На беду, потому что Лысенко вскоре вместо Вавилова занял кресло президента ВАСХНИЛ, а в 1940 по доносу Вавилов был арестован, приговорен к расстрелу, который позже заменили на 20-летний срок. До освобождения Николай Иванович не дожил, поскольку в 1943 году в возрасте 56 лет умер от голода в Саратовской тюрьме.
Не последнюю роль в обвинении Вавилова в шпионаже сыграло и письмо, которое в 1939 году, уже будучи президентом ВАСХНИЛ, Трофим Лысенко направил главе правительства Молотову, где писал: «Хору капиталистических шавок от генетиков в последнее время начали подпевать и наши отечественные… Вавилов и вавиловцы окончательно распоясались, они стараются использовать международный генетический конгресс для укрепления своих позиций». Таким образом, судьба Вавилова и руководимого им Института генетики и самой науки генетики, а также передового отряда ученых-генетиков и растениеводов была предрешена. Институт был закрыт, генетика объявлена лженаукой, ученые-генетики оказались в лучшем случае безработными, а в худшем – в лагерях и за решеткой, в сельхознауке воцарились нравы лысенковщины. Но зато тем временем процветал со своими соратниками трижды лауреат Сталинской премии Трофим Лысенко. Правда, Никита Хрущев в 1955 году временно отстранил его от руководства ВАСХНИЛом, когда прочел врученное Курчатовым так называемое «Письмо трехсот», в котором 297 крупных ученых биологов, химиков, математиков разоблачали лысенковские лженаучные идеи, назвав их средневековыми, позорящими советскую науку. Хрущев был искренне возмущен, отправил Трофима в отставку, но через 6 лет по ходатайству влиятельных партийных покровителей снова вернул Лысенко в кресло президента ВАСХНИЛ. Лишь после отставки Хрущева в 1964 году непотопляемый Трофим Лысенко лишился почетной должности президента ВАСХНИЛ. Ему доверили руководить только лабораторией экспериментальной научно-исследовательской базы АН СССР «Горки Ленинские», где и закончил он свою жизнь всеми забытым 78-летним стариком.