В середине дождя
Шрифт:
— Что случилось? — спросил я. — Анют, ты почему не спишь?
Она не поднимала головы, но я был уверен, что она плакала. Что в ванной она плакала. Меня пронзило чувство вины. Наверняка, плакала из-за меня.
— Прости меня, — сказал я. — Я, наверно, наговорил тебе кучу всяких гадостей…
Она, наконец, взглянула на меня. Она действительно недавно плакала.
— Нет. Это не из-за тебя. Совсем не из-за тебя.
Ее голос дрожал, как она сама. Я посмотрел на ее ноги — и только сейчас заметил, что она стоит босиком.
— Ты почему босиком? Простудишься, — сказал я.
Я
— Мне страшно… — сказала она.
— Хочешь, принесу настольную лампу?
— Нет. Просто…
И она вновь начала дрожать. Еще сильней, чем тогда, у ванной. Я сел рядом, обнял ее. Она прижалась ко мне. Ей нужно было к чему-то или к кому-то прижаться.
— Я не хотела к тебе ехать именно поэтому. Знала, что меня будет колотить от воспоминаний.
— Каких? — спросил я и тут же сказал. — Извини. Можешь ничего не говорить.
Она молчала. Ее дрожь то затихала, то возникала вновь. Я посмотрел в окно — на бездонное, глубокое, темное небо. Без единой капли дождя. Сухое, как горсть земли.
— Год назад меня изнасиловали. Ровно год назад. В этот день.
Я сжал ее руку. Я вдруг понял все. Аня продолжила:
— Я тогда возвращалась из университета. Шла по улице, а потом свернула во двор, подальше от шума, — у меня зазвонил мобильный телефон. Звонок сорвался, а я очутилась в пустом дворе. И тут откуда-то вышли двое мужчин. Им было лет сорок. У них был приличный вид, и я ничего не заподозрила. Они сказали, что в подъезде человеку стало плохо, что-то с сердцем, не могла бы я помочь. Просто постоять рядом. И я поверила им. Я поверила, потому что не думала, что можно так обманывать. Я и сейчас думаю — разве можно так обманывать?
Ее голос вновь задрожал, я прижал к себе сильней. Я глядел в ее лицо, но лица не было видно. Не было видно ничего вокруг, кроме черного неба за окном.
— Я пошла за ними. Мы вышли в переулок, и тут один взял меня за руки и зажал рот. Я была в шоке, не сопротивлялась. Другой достал шарф и обмотал мое лицо. Потом они куда-то меня повели. Я покорно шла за ними. Когда стали подниматься по лестнице, меня затошнило, но я сдержалась. В квартире развязали мне глаза. Там оказался еще один, помладше. Я не молила их, не просила, это было бесполезно. Я вся онемела, ноги стали ватными. Я была готова к худшему, к тому, что предназначена для всех. Но тот, кто завязывал шарф, сразу ушел в другую комнату. А двое остальных…
Она замолчала. Потом быстро провела рукой по лицу. Смахнула слезы. Ничего не было видно.
— Они сказали не звонить в милицию, никому не говорить. Я и не собиралась. Меньше всего мне нужны были сочувствия и воспоминания. Они опять надели на меня шарф, и вывели на то место, где встретили. До общежития я шла совершенно обычным шагом, не плакала, смотрела только перед собой. Зарыдала только тогда, когда увидела себя в зеркале. Я постарела на двадцать лет. Мои глаза…
Я понял про ее глаза. Тоже все понял. Теперь все понял.
— Я сразу же забралась в ванную. Стояла под
Я гладил ее холодную ладонь.
— Своему парню тоже не смогла рассказать. Я даже не подумала позвонить ему, когда все случилось. У нас с ним тогда была размолвка. Но все равно — если не рассказываешь о таком, значит, не доверяешь? Значит, не любишь? Я молила Бога, чтобы у меня ничего не было. К врачам тоже не пошла. Обошлось — у меня не проявилось болезней, я не забеременела. Две недели не ходила в институт. Из общежития выходила редко. Даже начала курить, но тут же бросила. А потом решила взять себя в руки. Мне надо было как-то выбираться. И я вся погрузилась в учебу. Писала курсовики, делала доклады, много читала. Мне надо было себя отвлечь.
Она посмотрела в окно.
— Когда наконец встретилась со своим парнем, поняла, что не могу быть с ним. У меня тогда вызывали отвращение все мужчины, а он — в особенности. Тем более, он хотел секса, который мне был тошен. Я боялась ездить в метро, боялась толпы, боялась окружающих мужчин. Мне было страшно. Страшен весь мир вокруг. В тот месяц написала много стихов. Очень много. Наверно, это как-то помогло.
Аня замолчала. Я осторожно обнял ее за плечи. Ее волосы касались моей щеки.
— Что ты сейчас хочешь, Анют? — спросил я. — Что ты хочешь, чтобы я сделал?
— Просто побудь рядом. Немного.
— Может, ляжешь?
Она подумала и сказала:
— Да. Я прилягу. Нужно поспать.
Она легла на кровать, и я укрыл ее одеялом. Сел рядом. Она высунула руку из-под одеяла и взялась за мою ладонь. Некоторое время мы молчали.
— Прости меня, — вдруг сказала Аня.
— За что?
— Я поняла. Ты сегодня расстроился из-за того, что я рассказывала тебе о Леше. И Саше. Я только сейчас это поняла.
Она придвинулась ко мне. И поцеловала. Обхватив ладонью мой затылок.
— Леша — просто мой друг. А Саша — в прошлом. Все это время я думала о тебе. Все эти два месяца я думала о тебе. Для меня нет сейчас человека важнее тебя.
Когда Аня заснула, я осторожно высвободил свою ладонь, плотнее укрыл одеялом и вышел. Потом зашел в ванную и завернул кран: водяной саксофонист замолк. Когда оказался в своей комнате, подошел к окну. Я ни о чем не думал, в голове был бессвязный поток мыслей. Я долго смотрел в черноту, обволакивающую и утягивающую, мирную и безмолвную.
Утром вновь пошел дождь. В те дни он вел себя именно так: то начинался, то вдруг прекращался, словно там, наверху, на небе, был установлен вентиль с дозатором — ни больше, ни меньше, только так.
Некоторое время я просто лежал в кровати, постепенно примиряясь с явью. Взглянул на часы — одиннадцатый час. Ночью мне что-то снилось, но я никак не мог вспомнить, что именно. Желание вспомнить было назойливым, как неугомонная муха, но попытки были тщетны. Я встал и направился в ванную.