В середине дождя
Шрифт:
Она поцеловала меня первой. Это случилось в конце января. Мы шли по Большому Москворецкому мосту к Кремлю, я только что сдал последний экзамен сессии. Мы были на мосту одни, лишь машины стремительно неслись мимо. Когда в разговоре возникла пауза, Лена подошла ко мне и прильнула губами к моим губам. Это было сколь неожиданно, столь и своевременно. Лена не делала ничего неестественного. Позже она призналась мне, что это был ее первый в жизни настоящий поцелуй. "Тебе не было страшно?" — спросил я. "А разве страшно делать то, что сделать очень хочешь?" — вопросом на вопрос ответила мне
Меня никто до этого никогда не любил — из тех девушек, с которыми мне довелось иметь хоть какие-то отношения. Я понимал: всех этих девушек влекло ко мне не любовное чувство, а скорее инстинкт. Им просто хотелось меня, моего ума, моего тела. Никто из них не пытался меня понять. Их интересовали мои слова — и им не было дела до моих мыслей.
Отношение Лены ко мне было иным. Она стремилась меня прочувствовать, принять, понять. При этом Лена понимала, что излишняя навязчивость меня отпугнет. Ее внимание было осторожным и в то же время неподдельным.
Первое время я опасался, что Лена захочет меня изменить. О, это непреходящее женское желание изменить мужчину, приручить его! Поэтому я с нарочитой откровенностью рассказывал Лене о своих недостатках. Но моя откровенность была расчетлива: я будто предупреждал — "это все я, и изменить меня невозможно". Я, степной волк, сразу обозначал свою территорию. Но я зря боялся — менять меня Лена не собиралась.
В самом начале нашего общения я сразу сказал Лене, что хожу по проституткам. Обычно мужчины никогда не признаются в этом женщинам. Лена отреагировала на удивление спокойно. Она только спросила "Зачем?" Я ничего не ответил. Она не стала допытываться.
Лена никогда не донимала меня расспросами и не лезла в душу. Звучит банально — но она и впрямь принимала меня таким, какой я есть.
Казалось бы, все шло хорошо. И все же я боялся, все равно боялся, что она мной играет, что относится к нашим отношениям легкомысленно, недостаточно серьезно. Не мог я допустить, чтобы мое чувство оказалось весомей ее любви. У Лены было одно неоспоримое преимущество передо мной и один неоспоримый недостаток — ей было всего 15 лет. Это был все же подросток, хоть и не по годам мудрый.
Я пришел к такому заключению давно. 15-летние девочки не способны на утешение. Они не умеют отдавать, будучи еще отравлены природным детским эгоизмом. Они могут посочувствовать, могут влюбиться, могут одарить нежностью и теплотой. Но успокаивать, утешать они еще не умеют. Они влекут своей невинностью, тонким непосредственным восприятием, но в их душе еще не пробудилось это великое чувство материнской, утешительной любви. Эдип, который живет в каждом мужчине, в ласках и страсти девочки-подростка не найдет для себя главного — сочувствия.
Я же нуждался в утешении. Я скрывал это от самого себя — но теперь понимаю: сочувствие спасло бы и меня, и Лену. Естественно, открытое сочувствие я бы не принял — я слишком горд и самолюбив для этого, как всякий мужчина. Но именно умение преподнести заботливое утешение и отличает зрелую женщину от юной девицы. Как бы умна Лена ни была, природу сложно обмануть.
Поэтому при всем моем влечении к Лене, я всегда ощущал
Лена не требовала ответных проявлений чувств; все как будто оставалось по-прежнему. Только гуляли мы теперь, держась за руки, да при каждом удобном случае целовались. Но от проституток я отказаться не смог. Лене об этом не говорил. Она же ни о чем меня не просила; мы словно забыли эту тему.
В привычке к платной любви есть один главный недостаток — ты отвыкаешь от естественных сердечных проявлений. Лена то и дело дарила мне всякие безделушки — приятные мелочи по поводу и без. Забавные открытки, сувениры, даже цветы…
Я же с трудом подбирал ей подарки, оказывал знаки внимания. У меня были деньги, но фантазии хватало лишь на кафе, кино, книги. С проститутками об этом задумываться не приходилось. Мне все время хотелось перевести любовь в какой-то более подходящий мне эквивалент. Я чувствовал себя в таких, новых, отношениях неуютно — как щепетильный человек, берущий безвозмездную ссуду в банке.
Но вскоре я привык. Более того — мне понравилась роль должника, когда должником себя чувствовать не обязательно. Ближе к концу зимы я понял свои истинные намерения по отношению к Лене: я хотел, чтобы она полюбила меня больше, чем я ее. Я желал иметь преимущество в любви. Да, это было дьявольское, эгоистичное желание. И, тем не менее, я постепенно его воплощал. Лена всегда звонила мне первой. Наши прогулки и походы в кино и театр организовывала она. Я позволял ей быть ведущей в паре. Все формальные признаки указывали на то, что Лене я был нужней.
Я будто мстил своей матери в лице Лены за то, что она недодала мне любви. За то, что покинула так рано. Поэтому так важно было, чтобы получаемой от Лены любви было много, было в избытке. Я хотел насытиться этим напитком сполна. Не добившись утешения, я добивался утоления.
В День Святого Валентина мы собрались пойти в кино. Договорились встретиться у памятника Пушкину. Я купил ее любимые лилии и подъехал в назначенное время. Лена не пришла ни через десять минут, ни через полчаса. Мобильный телефон не отвечал. Через полтора часа безрезультатных попыток дозвониться до Лены я в злости бросил цветы в урну и уехал домой. Я был взбешен ее поступком, как мне показалось, преднамеренным.
Лена позвонила мне домой. Она извинялась, очень извинялась — я молча слушал. Оказывается, перед самым выходом из дома ей позвонила одноклассница. У той мать почувствовала себя плохо — нужно было срочно съездить за лекарствами в другой конец города. Подруга попросила об этом Лену. "Почему не позвонила и не предупредила?" — спросил я. "Я забыла свой мобильный дома. Прости меня", — сказала она.
Лена всегда отличалась рассеянностью. Отказывать в помощи не умела. Я прекрасно все понимал. И, тем не менее, обида моя не улетучивалась. Мне показалось, что моему самолюбию был нанесен удар. Меня заставили ждать. Меня заставили страдать.