В скрещенье лучей. Очерки французской поэзии XIX–XX веков
Шрифт:
Конечно, одна память о Нуш, равно как и соображения умозрительного порядка, сами по себе едва ли позволили бы Элюару устоять, не будь они поддержаны, скреплены чем-то житейски непосредственным, осязаемым, какой-то прямой и очень личной привязанностью. Как всегда у него и в жизни, и в лирике, доводы разума уходят своими корнями в самое что ни на есть душевно заветное; мысль спаяна с побуждением сердца; трагическое – человечно. В те труднейшие для него дни бок о бок с Элюаром находились двое друзей, юная пара, которой он посвятил «Лишнее время»: «Ж. и А., последним отблескам моей любви, которые сделали все, чтобы рассеять охвативший меня мрак»; облик молодой женщины, по имени Жаклин, возникает и на страницах «Памятного тела». «Нежность ласк размыкала круг одиночества, тепло крови возвращало жизнь разуму, – пытается разгадать во всей сложности то, что происходило тогда в душе Элюара, его биограф. – И, подобно
И только пройдя его до конца, Элюар смог в полный голос опять провозгласить, что «на свете нет зла неодолимого». «Снова люди собираются, и несчастный откликается на их улыбку улыбкой, которая, быть может, не так светла, как раньше, но мудрее… Он слышит, как гремит песня сплоченной толпы. Он не испытывает стыда. Имя тем, кто любил, – легион. Они отправлялись пить к родникам, они трудились против усилий, растраченных во тьме. Страдание было побеждено, дерево пробивалось из земли, плоды зрели, и ими насытятся все… Человек был возвращен себе подобным как законный брат.
Позвольте мне самому судить, что мне помогает жить:Надежду я даю усталым людям…»Так соединились концы нити, оборванной смертью. Через полгода после гибели Нуш Элюар прочувствовал и ясно дока зал себе, что подлинная верность умершей – не зачарованность маской, снятой с ее лица на смертном ложе. Она совсем в другом – в верности тому бесценному знанию, которое было добыто ими вдвоем раньше, когда они были вместе: «Жить – значит все потерять, чтобы вновь обрести людей». И когда скорбный собеседник смерти, после долгого «отсутствия среди живых», однажды вновь доверчиво протянет руку навстречу тем, от кого еще вчера он, казалось бы, навеки был отделен внезапно выросшим могильным холмиком, его лицо вновь озарит улыбка. Нет, не улыбка белозубого бодряка с рекламных плакатов – улыбка воскресающей надежды, на которую получает право победитель, одолевший смерть в собственной душе. После этой «прожитой и побежденной смерти» становился возможным воз врат к жизни, а значит, через несколько лет, встреча с другой женщиной – Доминикой, которую Элюар узнал в 1949 г. во время поездки в Мексику и которая была подле него до последних дней жизни. Ей посвящена книга «Феникс» – книга о воскресшей из праха любви:
Явилась ты и ожил вновь огоньМрак отступил заискрился мороз.………………………………………Я шел к тебе я шел упрямо к светуЖизнь обретала плоть звенел надежды парусМечтами сон журчал и ночь гляделаДоверчиво и просто на зарюЛучами пальцев ты раздвинула туманТвой рот был от росы рассветной влаженУсталость отдыхом сверкающим сменяласьИ я как в юности уверовал в любовь.«Урок морали» – озаглавил Элюар книгу, завершавшую его «цикл любви и смерти». Исповедь одной потрясен ной души перерастает здесь в нравственную заповедь для всех, высказанную вопреки «проповедникам морали» прописной – будь то мораль прекраснодушия, смирения или мизантропии. «Зло должно быть обращено в добро… Потому что мы прониклись доверием. Я хотел отринуть, уничтожить черные солнца болезни и нищеты, горькие непроглядные ночи, все клоаки тьмы и случайности, ошибки зрения, слепоту, разруху, запекшуюся кровь, могилы. И если бы за всю жизнь мне выпал на долю один-единственный миг надежды, я все равно дал бы этот бой. Даже если бы мне предстояло его проиграть, ибо выиграют другие. Все другие».
Элюар далек от того, чтобы изображать это изнури тельное сражение как потешный турнир с невсамделишным противником. Словно Робинзон Крузо после крушения, он ведет тщательный учет ударам судьбы и ее дарам: каждый из отрывков «Урока морали» – своего рода диптих, одна половина – под рубрикой «во зло», другая половина – под рубрикой «ради добра». И в первую без утайки занесено все, что составляет изнанку счастья, ад жизни, что гложет и гнетет человека, повергая в отчаяние, заставляя опустить руки перед обезоруживающей мыслью: «Я родился, чтобы умереть, и все умрет вместе со мной». От этой жуткой истины нельзя просто отмахнуться тому, кто смотрит на вещи без шор, кто не желает прятаться за радужные стеклышки бодрячества.
Но еще опаснее ограничить свой кругозор пределами одного этого трагического афоризма. И подобно тому как Элюар не дает себя заворожить гримасам зла, упустив из поля зрения улыбку добра, так и перед лицом смерти он проникается сознанием того, что жизнь одного не изолирована от Жизни, что она – еще и частица жизни других, близких и дальних, многих. Элюара мучит древний как мир и самый мучительный вопрос вопросов, над которыми бились и продолжают биться все моралисты: «Если я смертен, то зачем мне дана жизнь и в чем мой долг перед ней?». И ответ ищется там, где он только и может быть найден, – в признании, что человек по самой сути своей не одиночка, а брат, существо родовое, кровно спаянное со всеми ему подобными, которые были, есть рядом и пребудут на земле:
В сердце моем в одной половине гнездится невзгодаА другой половиною сердца я жду надеюсь смеюсьИ как зеркало отражаю жизнетворную радость плотиИ хмелея от радостных красок за краски жизни сражаюсьИ в сиянье идущем от ближних обретаю победу свою.Элюаровский «урок морали» драгоценен особенно тем, что это не построение из сугубо головных доводов, не проповедь, а исповедь. Все высказано с предельной откровенностью, правда о колебаниях и метаниях нигде не подменена правдоподобной умозрительной подделкой. И тот лабиринт, по которому кружит мысль, прежде чем достичь выхода, мы тоже проходим шаг за шагом, не минуя самых опасных извилин, возвратов назад, тупиков. Тем плодотворнее, тем поучительнее урок. «Познав ад в жизни людей и невозможность замкнуться в собственном аду, – истолковывал этот урок Арагон, – Элюар понял лживость разглагольствований другого поэта об уязвлении счастьем, дарующим сладость и в смерти”, всю нелепость погружения в благостный ад; постиг, что в поисках счастья, когда один человек неминуемо сливается со всеми, преступен тот, кто, взгромоздившись на свое несчастье, испускает громкие вопли, отталкивая от себя всех прочих». Сдается благодаря Элюару в архив, настаивал Арагон, самолюбование-плач об убожестве земного удела, что довольствуется в передышках грезами о райских кущах. На смену всему этому идет другая лирика. Для нее не секрет людское горе, нищета, смерть. Она не отворачивается от них, но и не покоряется. Она вступает с ними в схватку. Вместе с товарищами-людьми она пядь за пядью отвоевывает у сорняков и взрыхляет поле, где могли бы заколоситься всходы общего счастья.
Поль Элюар, который вышел победителем из опасного поединка с одиночеством и отчаянием и почерпнул силу продолжать жить в сознании своего долга помогать всем, кто не падает ниц перед судьбой, – один из первых и самых проникновенных глашатаев лирики «строителей света» во Франции.
«Поэт следует собственной идее, но эта идея приводит его к необходимости вписать себя в кривую человеческого прогресса. И мало-помалу мир входит в него, мир поет через него». В этих словах, сказанных Элюаром незадолго до болезни с роковым исходом (он умер 18 ноября 1952 г.), – суть пройденного им пути. Мудрость, извлеченная не из кабинетных умствований, а добытая всей жизнью душевно цельного человека, мыслителя, лирика. И как бы ни складывались в дальнейшем судьбы французской поэзии, открытое для себя Полем Элюаром, потребовав огромной дерзости и огромного труда, для многих поколений ее мастеров останется одной из тех вех, по которым им предсто ит выверять правильность избранного направления и вести отсчет собственных шагов.
Когда оглядываешься на созданное Элюаром за сорок лет, бросается в глаза даже не столько недюжинность его дарования, сколько его умение, мужая и меняясь, быть верным самому себе, своему призванию, рано осознанному им своему долгу на земле. С первых шагов в лирике он мыслил счастье как «изобретение огня» и обретение братства. Шли годы, разной была почва, на которой Элюар по-разному пробовал развести свой жизнетворный костер. Но это был все тот же костер – созидания и дружеских уз. Под пером Элюара, уже перешагнувшего через рубеж пятидесятилетия, совсем «невинные» и совсем простые, дорогие ему с юности слова – «хлеб», «брат», «нежность», «огонь», «зеркало», «любовь» – по-прежнему сверкали чистотой капелек росы пол лучами встающего солнца. И одновременно вбирали в себя умудренность работника и искателя. Истину «доброй справедливости», у которой и в самом деле бескрайний горизонт – «горизонт всех»: